Избранное - Андрей Гуляшки

взять в руки карты, почувствовать их глянец, как он тут же преображался, становился совершенно другим человеком. Усталость с его лица моментально сходила, зеленоватые глаза начинали светиться, словно морская вода в солнечный день. Угрюмости как не бывало, одутловатые щеки втягивались, очертания подбородка приобретали жесткость. В такие минуты он был даже красив, и можно было суверенностью сказать, что прежде он был очень красив.

Чаще всего его партнером оказывался бывший кок. Аввакум решительно избегал принимать участие в карточной игре: еще в самом начале их знакомства он приметил у Хари отвратительную слабость — шулерские трюки. И поскольку Аввакум терпеть не мог подобных вещей, а изобличать жениха перед невестой ему было неловко, он, объявив себя никудышным игроком, перестал играть вовсе. «Боцман» же ничего не замечал. Он с ожесточением набрасывался на своего противника, боролся упорно, отчаянно, но, угодив все же в искусно расставленную ловушку, орал, как утопающий, рычал, скрежетал зубами и, если рядом не было Прекрасной феи, изрыгал на всех языках потоки международной брани. Так что в доме профессора было оживленно и в присутствии Хари.

«Боцман» также вносил свой вклад в общее веселье. Он с чувством играл на гитаре и на крохотной флейте, пел на неведомых языках пиратские песни, рассказывал жуткие истории о поединках с акулами, о кораблекрушениях на полинезийских рифах, о схватках с людоедами, о плавании по безбрежным просторам Тихого океана на утлом плотике, сколоченном из нескольких бревен. В его романтических приключениях обязательно участвовали смуглые жительницы Гавайских островов, но об этих своих похождениях он рассказывал весьма скромно. Чего «боцман» не мог передать словами, он дополнял мимикой, выразительными жестами — подмигивал, таращил глаза, размахивал огромными и тяжелыми, словно гири, ручищами. Рассказы его звучали очень убедительно. Весьма убедительной была и его биография. Она началась в Аргентине; где после Ильинденского восстания очутились его родители. Лет тридцать он мотался на разных судах по большим и малым морским и речным дорогам и уже на закате своей скитальческой жизни несколько лет простоял на приколе в Австрии, работал в Дунайской пароходной компании. Рассказывая о своей морской карьере, «боцман» был предельно скромен и лаконичен. Начал он ее юнгой, со шваброй в руке, и кончил у котла судовой кухни за чисткой картофеля. Тут, разумеется, не было ничего героического и романтичного. Однако некоторые случайные высказывания «боцмана» свидетельствовали о большом житейском опыте и обширных познаниях, которые никак не соответствовали его основному занятию — кулинарии, даже если бы он и служил на самом образцовом дунайском пароходе. Когда, например, зашла как-то речь о стоимости египетского фунта (профессор решал какой-то ребус из, области валютных операций), бывший кок тут же определил курс и в швейцарских франках, и в стерлингах, и в долларах, и в шведских кронах, да с такой поразительной легкостью, словно он не в уме сопоставлял достоинства различной валюты, а читал данные банковского бюллетеня. В другой раз, когда они с Аввакумом поделились воспоминаниями о Вене (Аввакум более года жил в этом городе), оказалось, что «боцман» знает торговую Рингштрассе как свои пять пальцев, во всяком случае, несравненно лучше, чем Нашмаркт, где помещались склады, снабжавшие суда консервированным мясом и цветной капустой. Способность без запинки определять курс различной валюты и доскональное знание всех заведений на Рингштрассе были несколько необычными для человека, который большую часть своей трудовой жизни провел в камбузе.

Живя теперь у профессора, бывший кок выполнял обязанности камердинера, эконома и сиделки. Дальний родственник старого ученого, он, однако, чувствовал себя здесь совсем как дома и даже скорее хозяином, чем слугой. Но, приученный к флотской дисциплине, он стоял навытяжку перед профессором, терпеливо выслушивал «главного», держа руки по швам, хотя выполнял его поручения со всевозможными оговорками и считался прежде всего с собственным вкусом. Беспардонность слуги злила профессора и в то же время умиляла его: навязываемый ему чужой вкус он наивнейшим образом расценивал как своего рода заботу о нем. Профессор, например, обожал мускат, он требовал от «боцмана», чтобы тот всегда перед кофе подавал ему стаканчик этого вина. Старик пил его медленно, маленькими глотками, перебирая в памяти приятные воспоминания своей молодости. Однако «боцман» чаще всего наполнял его бокал дешевой гамзой.

— Зачем ты мне суешь эту бурду? — негодовал профессор. — Ведь я уже не раз тебе говорил, что мне такое вино не нравится!

— Так точно, ваше благородие, — отвечал «боцман», он никак не мог отрешиться от старой формы обращения. — Вы велели подавать мускат, верно, и пусть я, не сойдя с этого места, превращусь в осла, если стану твердить, что не понял вас. Но мускат, ваше благородие, когда его пьют, вызывает изжогу, а красное вино содержит танин и тем очень полезно для здоровья. Покупая вино, я всегда думаю о вашем здоровье. Иначе, помилуйте, зачем бы я это делал — мне и самому мускат больше по вкусу! — Он беззастенчиво врал, потому что определенно предпочитал белому вину красное. И так как оно было дешевле, то за те же деньги он мог купить вина значительно больше, и, разумеется, «экономия» шла в его глотку.

Но профессор, привыкший из-за своего постоянного одиночества рассуждать о жизни и о людях пространно и длинно, думал так: «Вот вам грубая матросская душа, а способна на такие глубокие, даже возвышенные чувства! Моя супруга — пусть земля ей будет пухом! — и та не могла поступиться ни одним своим капризом, а он, этот бывший бродяга и авантюрист, каждый день, сам того не подозревая, добровольно жертвует собой ради меня!»

Однажды, растроганный и умиленный своим открытием — у него было такое чувство, будто он решил очень сложный ребус, — профессор вызвал нотариуса и в присутствии «боцмана» и двух свидетелей продиктовал завещание. Первый и второй этажи дома он завещал Хари, а мансарду — бывшему коку.

«Боцман», по природе своей человек веселый, после этого стал еще веселее. Он частенько услаждал невзыскательный слух профессора своей флейтой, пел со свирепым выражением лица пиратские песни и с превеликим удовольствием участвовал в играх, которые устраивала по вечерам Прекрасная фея.

Так что даже бывший кок сыграл свою роль в той живительной перемене, которая произошла в одинокой жизни Аввакума этой ранней весной.

8

Но вот пришла настоящая весна. Неожиданно через островерхий гребень