По зову сердца - Тамара Сычева

Полулежа в откидном кресле пассажирского самолета, я рассеянно смотрела на плывущие за окном легкие снеговые облака. Волновала предстоящая встреча. Пятнадцатилетняя разлука не стерла из памяти четырехмесячной суровой фронтовой дружбы.

Десять лет упорных розысков — и вот вчера наконец письмо с адресом Саши Ниловой. Она во Львове. Сегодня, через несколько часов, мы увидимся…

Широкая лестница. Большая массивная дверь. Звонок, быстрые шаги, и передо мной такая же, как и была, стройная, с лучистыми глазами, но уже с серебринкой на висках — Саша.

— Вам кого нужно? — спрашивает она, всматриваясь в мое лицо.

Не сдержав порыва радости, я бросилась ей на шею. Ошеломленная, она потянула меня в комнату, к свету.

— Кто вы такая? — старалась узнать она.

Я засмеялась.

— Сычева! — закричала Саша на всю квартиру. — Тамара! Тамара! Ты жива? — радостно обнимала она меня. — А я последнее время почему-то часто думала о тебе. Не знала, жива ли ты? Как же ты меня нашла? — суетилась она, стаскивая с меня шубу. — Ой, как замечательно, что мы встретились!

Но ты очень изменилась, Тамара, — разводила Саша руками, удивляясь моей полноте. — Это ведь болезненность, у тебя нарушен обмен. Сердечко надо подлечить, сердечко. — Покачивая головой, она вспоминала: — А ведь какое у тебя было здоровье! Я как-то выслушивала твое сердце и восторгалась — стальное было. Ну ничего, положу в нашу клинику, полечу. Садись, — отбрасывала она вышитые подушечки, усаживая меня на диван.

— Десять лет я тебя искала, и только приехала, а ты меня уже в клинику хочешь класть, — засмеялась я.

— Не пугайся. Это когда-нибудь. А сейчас рассказывай о себе все, все, я ведь ничего не знаю. Тогда, после госпиталя, я от тебя только одно письмо получила, и то в стихах. Еще помню, всем вслух читала. А больше ни строчки, как в воду канула. Но кто-то мне сказал потом, что ты воюешь на Крымском фронте. Я поверила. «Тамара такая — если немцы в Крыму, обязательно их гнать из своего дома будет», — подумала я тогда. Где ты после госпиталя служила, расскажи.

— Сейчас, Саша, так не хочется говорить о войне, о пережитом, — вздохнула я, глядя, как отражается в полированной крышке рояля стоявший на нем аккордеон. «Ведь Саша любит музыку, — вспоминала я, — и сама хорошо играет».

— Ну хоть кратенько расскажи! — настаивала Нилова.

Я достала из чемоданчика книгу «По зову сердца» и подала Саше:

— Вот здесь половина пережитого.

— Твоя? Ты написала? — удивленно раскрыла она глаза. — Прочту обязательно!

— Ну, а ты где воевала после?

— На Сталинградском фронте.

На столе стояла Сашина фотография. Саша была снята в полной военной форме. Я удивилась:

— Неужели в звании майора была? И орден Ленина у тебя?

— Да, командовала санитарной частью корпуса, за это и получила.

В дальней комнате кто-то настойчиво разучивал гаммы на скрипке.

— А кто это играет?

— Это моя дочь. Я тебя сейчас познакомлю. Танечка! — крикнула она, приоткрыв дверь.

Звуки прекратились, и в комнату вбежала маленькая, лет восьми, сероглазая девочка. Увидев меня, она остановилась.

— Таня, познакомься с тетей Тамарой. Я с ней была на войне.

Девочка смущенно подала мне руки, и я притянула ее к себе.

— Вот эта крошка, — перебирала я маленькие тонкие пальцы девочки, — уже играет?

— Да, — не без гордости ответила за нее Саша. — Она уже во втором классе по скрипке.

— Где же ты работаешь? — спросила я Сашу.

— Работаю сейчас в той самой клинике, откуда ты вывозила раненых в сорок первом. Теперь это клиника мединститута. А знаешь, Тамара, у нас там работает врач, который помогал тебе раненых выносить на машину. Он говорит, что первый взялся за носилки. Коренастый такой, рыжеватый, помнишь?

— Не помню, — призналась я. — Но, правда, некоторые из них очень мне тогда помогли.

Скоро пришел Сашин муж, тоже врач, хирург. Сели обедать. Саша была разговорчива и весела. Разливая по тарелкам суп, она вспомнила, как мы обедали на войне под бомбежками и снарядным обстрелом. Начала рассказывать какой-то смешной случай, но в это время вздрогнул и зазвенел на тумбочке телефон. Лицо Саши сразу посерьезнело, а брови сдвинулись.

— Я слушаю, — ответила она в трубку. — Да. Немедленно сделайте кровопускание кубиков триста, поставьте пиявки. Скажите, что я велела, я сейчас приеду. Надо было раньше позвонить мне!

Тамара, родная, прости, — она бросилась в коридор за пальто. — Так хочется с тобой посидеть, вспомнить, но, понимаешь… старичок тяжелый, надо спасать. А ты развлекай гостью, — крикнула она на ходу мужу и захлопнула дверь.

Пришла Саша поздно. Я уже спала. Утром опять звонил телефон, а внизу ее уже ждала машина. Наспех глотнув чаю, Саша сказала:

— Вот видишь, Тамара, опять бежать надо. Понимаешь, идет у меня борьба за жизнь старичка одного, из могилы хотим вытянуть. Но мы обязательно с тобой обо всем поговорим. За пятнадцать лет много накопилось. Да, — вспомнила она, — наши врачи хотят с тобой встретиться. Они очень заинтересовались, когда я им сказала, что ты здесь.

Мне самой хотелось побывать в той клинике, и я согласилась.

…Вечером, усаживаясь на диван поудобнее, Саша сказала:

— Вот теперь мы поболтаем с тобой, Тамара, вволю. Сегодня я уже никуда не пойду, что бы ни случилось. Тяжелых больных у меня нет, и я отдохну.

— Все равно что-нибудь случится, и она не усидит, — засмеялся муж, махнув рукой. — Дома она гость.

— Не пойду.

Саша с увлечением заговорила о своей работе, о студентах, о больных, о товарищах, о диссертации, над которой работает уже несколько лет.

— Фронт для меня, помимо всего, был и большой практикой, — сказала она в заключение.

— Саша, сыграй мне что-нибудь, — попросила я хозяйку. — Когда-то ты хорошо играла.

— Это можно, — согласилась она и подсела к роялю.

— Удивительное событие, — поднял брови ее муж, когда Саша ударила по клавишам.

Мелодия сразу показалась мне знакомой, и, слушая ее, я вспомнила.

В 1941 году в районе Днепропетровска уже несколько дней шли тяжелые бои. Нас атаковали танки. Там убило командира орудия Наташвили, там ранило и контузило меня.

Лежала я в полевой санчасти полка, вначале в коридоре на полу, вниз лицом, а потом, по распоряжению Саши, меня перенесли в зал и положили на стол.. В большом неосвещенном школьном помещении негде было ступить от лежавших покатом раненых. По стенам, по лицам раненых скользили блики пожарищ.

Мимо, по шоссе, отступали наши войска. У переправы то и дело создавались «пробки», а вражеские самолеты, развешивая ночные «фонари», ожесточенно бомбили их. Тяжелые снаряды противника методическим огнем обстреливали город издалека, но автоматы и пулеметы строчили уже совсем близко, и казалось, вот-вот в город ворвутся немцы.

Прибывающие раненые говорили, что наша оборона прорвана и все поспешно отступают. С мольбой и надеждой в глазах следили раненые за начальником — Сашей Ниловой.

«Не бросайте нас!» — просили они.

Третьего связного посылала Нилова в медсанбат с требованием прислать для эвакуации раненых транспорт, но его все не было. Легкораненых, ходячих она усаживала на попутные машины, а что делать с лежачими? Саша нервничала, хотя старалась держаться спокойней и уверенней.

«Не волнуйтесь, эвакуируем. Не уеду, пока всех раненых не вывезем», — отвечала она бойцам.

Вспомнилось, как подошла она ко мне и прошептала:

«Что делается, Тамара, что делается! Вдруг не приедут за ранеными? Да, пожалуй, теперь уже не пробраться. Вслед за нашими на тот берег переправляются и немцы. А с рассветом они войдут в город… Надень! — кинула она мне какое-то платье. — Одевайся в гражданское, быстро! У тебя ребенок дома. А я, если машины не приедут, останусь с ними», — кивнула она на раненых.

«Саша!» — прошептала я в ужасе.

«Это мой долг, Тамара. Я обязана с ними умереть», — решительно сказала она и отошла.

Я хотела ее остановить, что-то крикнуть, но вдруг голос мой заглушили мощные аккорды рояля.

…Приподняв голову, я увидела у рояля Сашу. Она играла что-то знакомое, но что — я не могла вспомнить. Ее волнение, ее нервная напряженность, казалось, придавали особую силу игре. Все молчали как завороженные…

— Тамара! — окликнула меня Саша.

Я вздрогнула, все еще не в силах уйти от воспоминаний о тех тревожных днях…

— Помнишь?.. — она повернулась ко мне, не отрывая рук от клавиш.

— Да, об этом я и думаю. Тогда музыка была как нельзя кстати. Если бы не рояль, трудно было бы нам ждать машин.

— Да, музыка — великая вещь. Жаль только, нет у меня времени заниматься ею.

И она опять подсела ко мне:

— Ну, Тамара, ты мне еще о себе, о дочке ничего, ничего не рассказала.