Союз летящих - Завацкая Яна

— Да, у меня были мысли, конечно… На самом деле ЭМИ мало кто занимается, это считается малоперспективным, но вот сочетание электромагнитного возбуждения нейронов, повышающего их сродство к определенным веществам — и самих этих веществ… Это такая универсальная мысль, под которую можно уже подбирать сочетания.

— Скажем, разработать методы разрушения амилоида при болезни Альцгеймера, — тихонько сказала Алейн. Мартин резко поднял голову. Взглянул на дедушку в соседнем кресле, бессмысленно перебирающего в руках носовой платок.

— Скажем, если взять DAPH, — тон Мартина стал вдруг взрывным, напряженным, — эта молекула надежно разрушает амилоид. Диагностика ранних стадий уже разработана. И если повысить селективность…

— Займешься этим? — буднично спросила Алейн. Мартин быстро и косо глянул на нее.

— Странный вопрос. Аманда, Господи, да если удастся надежно обезвредить эту гадость… Я уверен, Лонке заинтересуется этим. Он честолюбив, знаешь. Мировая известность…

Алейн читала его мысли. "Если взять комбинацию АТ2282… или пусть 2290. Надо попробовать. А ведь в сущности это только начало! Если удастся добиться целевой доставки в патологически измененные клетки нужных веществ… это же страшно подумать, что открывается в плане лечения онкологии; и кстати прионовых инфекций тоже. Священное дерьмо, и почему шеф вляпался в этот мескалин, зачем ему это-то сдалось? Конечно, интересно… Но почему никто из нас не подумал о целевой доставке? Как теперь убедить шефа этим заняться? Лучше бы мне самому, конечно, но там видно будет".

— Вот за это я тебя и люблю, — сказала она нежно, снова положив ладонь на его руку. Мартин накрыл ее пальцы второй рукой.

— За что?

— За то, что ты не думаешь о себе, об известности, о карьере. Ты думаешь сейчас только о том, как провести эксперименты, как организовать работу. И о том, как это будет здорово, когда таких больных, — она чуть скосила глаза, указывая назад, — удастся лечить. Ты знаешь, это — мотивация — считается на Земле таким неважным. Вы нацелены только на результат. Это не самое худшее, но и не главное.

— Ну да. У нас "общество результата".

— А кто и каким путем этого добился — уже не так важно. Мечтал ли человек в этот момент о карьере, о деньгах — или о счастье для всего человечества. А на самом деле это очень важно. Вы хоть поняли, что цель не оправдывает любых средств. В вашей истории уже были научные результаты, полученные путем опытов на заключенных в концлагерях… Вы поняли, самостоятельно осознали, что так нельзя, что лучше никаких результатов, чем такие — и это уже очень ценно. Надо делать и следующие шаги. Принести тебе еще капуччино?

— Да я и сам могу.

— Я уж поухаживаю за тобой, пока ты больной, — сказала Аманда и ушла за кофе. Мартин проводил ее взглядом.

А ведь у него, получается, действительно никого нет на земле — кроме Аманды. Алейн. И не было никогда. Можно, конечно, разыскать родню Гранера… чушь какая. Кто он Гранеру — никто. И зачем он нужен его родне?

Но и Аманда, с горечью подумал Мартин…

Легкой своей походкой она вернулась к нему, поставила на стол две чашечки с белыми шапками пены, присыпанными шоколадом. Семейство позади них ретировалось, дедушку торжественно везли впереди в инвалидном кресле. Теперь Алейн и Мартин остались в кафе вдвоем.

Физиолог стал мрачно ковыряться ложечкой в пене, не глядя на тайри.

— Да, — сказала она внезапно, — кстати, ты можешь спросить у меня об этом вслух. Да, я могла уже давно подать вам идею, как вылечить Альцгеймер. И я знаю, как лечить рак. Могу и вам подсказать, как создать надежные методы. Да, Мартин, и до сих пор я этого не сделала. Как и много чего другого.

— Ты вот говоришь, прости, — Мартин с силой сжал ложечку в кулаке, взглянул на нее жесткими теперь светлыми глазами, — за то, что сделали со мной. Тут ладно, это не твоя вина. Я верю. Я тебе действительно верю. А вот это — как простить? Как ты это себе представляешь? То есть вы, такие вот сверхлюди, хладнокровно наблюдаете за нами, а у нас гибнут еще не старые люди от рака… дети… И вообще — сколько вы там живете, две тысячи лет?

Алейн тяжело вздохнула.

— Март, когда я воплотилась здесь… в смысле, мою личность перенесли в тело ребенка, и я еще раз выросла на Земле, обрела земной опыт современный. Я ничего не знала о тайри. И я вышла замуж и родила ребенка. У него, у моего Дениса, была болезнь Дауна.

Он вскинул на нее глаза. Алейн кивнула.

— Я была обычной русской студенткой. Муж сразу ушел, узнав, что ребенок больной. Я растила его одна, без помощи. Родители совсем немного подкидывали денег, и все. Но я любила Дениса. Он был такой… солнечный, понимаешь? Славный. Мне казалось, даже лучше обычных детей. И он умер. У них же часто бывают пороки сердца, у даунят, у Дениса было очень большое незаращение перегородки. Он умер во время операции.

Она помолчала, отведя глаза.

— Все это время тайри наблюдали за мной. Ждали момента, когда меня можно будет инициировать. Крайнего срока. Март… Дениса можно было не только спасти — можно было создать ему другое тело, с нормальными хромосомами. Кера-то у них не повреждена. Был бы нормальный здоровый мальчишка. Но они не сделали этого.

— Какого же черта, — хрипло начал Мартин. Алейн качнула головой.

— Потому что слишком многое стояло на карте. Нельзя было вмешаться до срока. Они ждали буквально до первой оговоренной, рассчитанной минуты — и только тогда вмешались в мою жизнь и инициировали заново. Если бы это случилось раньше — моя адаптация была бы недостаточной, и я не могла бы делать здесь все то, что сделала. И ты знаешь… изменились бы судьбы целых народов. К худшему, Март, изменились бы. К еще худшему, чем сейчас.

Мартин молчал. Алейн подняла свою чашечку. Отпила кофе.

— Сурово у вас все, — наконец буркнул он.

— Это просто жизнь, — с тоской сказала Алейн, — и если ты думаешь, мне это все нравится…

— Неужели нельзя как-то проще жить?

— Нельзя.

Мартин допил свой кофе. Молча смотрел в окно, на рисунок соседней крыши под серым, плотно затянутым небом.

Очень удобно, когда не надо ничего говорить — тебя и так поймут.

— А насчет этого, — сказала Алейн, — решай сам, знаешь. У нас бывает так, что люди становятся нашими друзьями. Люди для нас — не марионетки. Не муравьи, которых мы изучаем с лупой. Люди… да мы сами ведь тоже, в сущности, люди. И у нас, особенно у тех, кто посвятил жизнь борьбе с одрин, или живет на человеческих планетах — часто бывают друзья-люди. Товарищи. Любимые. Люди умирают за нас, и мы умираем за них. Когда мы познакомились с тобой, Мартин, ты был для меня просто молодым человеком, с которым приятно провести время, я думала, что знакомство с тобой окажется полезным в деле Лонке, ты был мне симпатичен. А теперь я открыла перед тобой все карты. Я вижу, какой ты. И я хочу, чтобы ты стал мне другом. Не только в смысле — вместе спать, а — настоящим другом. Но я и тут не могу ведь решить за тебя. Что сильнее — твое недоверие и отторжение, или — чувства ко мне? Что ты выберешь? Я бессильна тут, Мартин… Я люблю тебя. И… я ничего не могу сделать — ты решаешь сам.