Лидия Русланова. Душа-певица - Сергей Михеенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И эта история — арест Берии — тоже имеет несколько версий. И роль Жукова в них преподносится по-разному. Но наша тема — другая.
Берия был обвинён «в шпионаже в пользу Великобритании и других стран, в стремлении к ликвидации Советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановлении господства буржуазии», «в моральном разложении, злоупотреблении властью, а также в фальсификации тысяч уголовных дел на своих сослуживцев в Грузии и Закавказье и организации незаконных репрессий».
На июльском пленуме Центрального комитета почти все члены ЦК выступили с заявлениями о вредительской деятельности Берии. 7 июля постановлением пленума ЦК Берия был освобождён от обязанностей члена Президиума ЦК КПСС и выведен из его состава.
Двадцать третьего декабря 1953 года Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР под председательством маршала Ивана Конева рассмотрело дело Берии и его ближайших помощников («банда Берии») и приговорило всех к смертной казни. Приговор привели в исполнение в тот же день.
Русланова к тому времени была уже на свободе и узнавала о главных событиях страны из газет и сообщений по Всесоюзному радио.
Двадцать пятого апреля 1953 года генерал Крюков написал письмо в Центральный комитет КПСС. Пока он сидел, в стране изменилось многое. Даже партия называлась уже иначе. Крюков знал, что его письмо не затеряется, что его прочтут. Потому что ещё в марте из Свердловска в Москву был возвращён маршал Жуков. И не просто возвращён, а вернулся в столицу, можно сказать, с триумфом — назначен первым заместителем министра обороны СССР и главнокомандующим Сухопутными войсками. По существу, он был восстановлен в той же должности, которую занимал до «трофейного дела». Через два года Жуков станет министром обороны СССР.
Своё письмо генерал Крюков послал по двум адресам: в ЦК и Жукову.
«В 1948 г. 18 сентября я был арестован органами МГБ. В 4 часа утра ко мне на квартиру явилось человек 5, предъявили ордер на арест, подписанный министром МГБ. 15 минут мне было дано на сборы, после чего я был направлен во внутреннюю тюрьму МГБ. Обыск на квартире производился без меня, а также и без моей жены, которая отсутствовала. Дочь мою 13-летнюю отправили к моей сестре.
После соответствующей обработки в тюрьме я был вызван к заместителю начальника следственной части полковнику Лихачёву, который сразу мне заявил: „Помни, что ты уже не генерал, а арестант и разговоры с тобой будут коротки. Если ты будешь запираться в своих показаниях, будем бить тебя как Сидорову козу. Иди сюда“, — и Лихачёв подводит меня к окну, из которого видна улица: „Вон видишь там народ, вон где подследственные, а ты уже осуждён, от нас на свободу возврата нет, дорога одна — только в исправительные лагеря“.
Из кабинета Лихачёва меня повели к министру МГБ Абакумову. Он прямо заявил: „Не будешь давать показания, искалечим на всю жизнь и всё равно добьёмся от тебя нужных показаний“.
Следователь мне прямо заявил: „Ну, был у министра, предупредили тебя, так давай сразу приступим к делу, и я ещё раз даю тебе совет, не упорствуй, чтобы не было хуже“.
Итак, на протяжении месяца я проводил бессонные ночи в кабинете следователя. Обычно вызывали на допрос часов в 10–12 дня и держали до 5–6 часов вечера, затем в 10–11 часов вечера и до 5–6 часов утра, а подъём в тюрьме в 6 часов утра. Я понимал, что это тоже один из методов следствия, чтобы заставить меня говорить то, что нужно следователю, и причём так, как это ему нравится. Из бесед со следователем я понял, что меня обвиняют в участии в каком-то заговоре, во главе которого якобы стоит маршал Жуков.
Меня перебрасывают в Лефортовскую тюрьму, и только что я прибыл, как меня повели к следователю. Следователь сразу вынимает из портфеля резиновую палку и показывает её мне, говорит: „Видишь? Или начнёшь говорить, или же она сейчас ‘походит по тебе’“. Я заявил: „Я не отказываюсь давать показания, но я не знаю, что вам показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нём не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь“.
Следователь задаёт вопрос: „Бывал на банкетах Жукова и Будённого и др.?“ — „Да, бывал“. — „Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?“ — „В чём же заключается моё восхваление Жукова? Я не знаю, где бы это воспрещалось участие на банкетах, причём официальных“. — „Все ваши банкеты — это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет?“ — „Никаких ложных показаний я давать не буду“. Капитан Саморин ударил по ногам и повалил меня на пол. И началось зверское избиение резиновой палкой, причём били по очереди, один отдыхает, другой бьёт, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полубессознательном состоянии меня унесли в „бокс“.
И так меня избивали в течение четырёх дней и днём и ночью. На пятый день меня вызвал полковник Лихачёв. Первый вопрос, который задал мне Лихачёв, был: „Ну, и после этого ты будешь упорствовать?“ Я заявил: „Я ложных показаний давать не буду“. — „Ну что же, начнём опять избивать. Почему ты боишься давать показания? Всем известно, что Жуков предатель, и ты должен давать показания, и этим самым ты облегчишь свою участь, ведь ты только ‘пешка’ во всей этой игре. Подумай о своей участи и начинай давать показания“. — „Сколько бы вы меня ни били, я никаких ложных показаний давать не буду. Я категорически вам заявляю, что я ни о какой организации ничего не знаю. И никакими и никогда антисоветскими делами не занимался. Я только не понимаю, где я нахожусь — в МГБ или у врагов Советской родины. И сколько бы вы меня ни били, из меня вы врага Советской власти и партии не сделаете. Моя совесть чиста перед Партией и Советским правительством“. За это время был составлен ряд протоколов, и все они были составлены так, как считал нужным сам следователь. Вначале я категорически отказался подписывать эти протоколы. Посыпались вновь различные репрессии, и я, прямо надо сказать, смалодушничал. Уж очень тяжёлое состояние у меня было.
Избитый, голодный, приниженный, бессонные ночи давали тоже себя знать. Я не выдержал и подписал. До сих пор я себе простить не могу. Но у меня теплится надежда, что придёт время и я смогу сказать правду, почему я подписал…
25 апреля 1953 г. З/к КРЮКОВ».Это письмо бывшего генерала, а в апреле 1953 года всё ещё «З/к КРЮКОВА», было не столько просьбой пересмотреть его дело, сколько покаянием человека, офицера, пусть и бывшего, жившего с мыслью о том, что он оговорил своего друга, боевого товарища. Вот почему он сразу же второй экземпляр письма послал маршалу Жукову.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});