Рождественские истории - Чарльз Диккенс

— Ты уже гордишься, отец! Я же тебя знаю! Ха-ха-ха! Я тебя раскусила, видишь?

Как же отличалась сцена, которую рисовал ее разум, от той, что видел Калеб! Она говорила о его бодрой походке, — и была права. В течение всех этих лет он ни разу не пересек порог дома медленно или спотыкаясь; ее слух различал всегда только оживленную, уверенную поступь; как бы тяжело ни было у него на сердце, он не забывал шагать легко и весело, вселяя в нее мужество и отвагу!

Только Богу известно доподлинно, — однако я полагаю, что некоторая странность в поведении Калеба проистекала из-за такой двойственности восприятия (двойственности, на которую он решился во имя любви к слепой дочери), — как же было этому маленькому человечку не испытывать замешательства после многолетних упорных трудов по разрушению собственной личности и всего, что хотя бы как-то могло ее сохранить.

— Ну, вот. — Калеб отошел на пару шагов, чтобы оценить работу. — Похож на настоящий, как медная монета на серебро. Жалко, что здесь просто фасад. Вот если бы внутри была лестница и оттуда двери вели в комнаты. Это худшее в моем ремесле: я вечно сам себя сбиваю с толку и сам же обманываюсь.

— Ты говоришь так тихо, отец. Ты не устал?

— Устал? — с живостью переспросил отец. — Да от чего же мне уставать, Берта? Я никогда не устаю. Что это вообще такое?

Чтобы придать больше веса своим словам, он сделал усилие, стараясь не подражать невольно двум фигуркам на каминной полке, зевающим и потягивающимся, которые представляли собой воплощение слабости, утомления и усталости, и замычал песенку. Это была застольная песня, что-то про «искристую чашу». Он пел ее лихим разухабистым голосом, и оттого лицо его становилось еще более утомленным, и более отрешенным и измученным, чем обычно.

В дверь просунулась голова Тэклтона.

— Что это, ты поешь? Давай-давай. Я-то петь не умею.

Никто никогда его бы в этом даже и не заподозрил. Лицо Тэклтона никак нельзя было назвать вдохновенным, во всех смыслах этого слова.

— Песенки. Вот я себе их позволить не могу. Очень рад, что ты можешь. Надеюсь, что работу ты тоже можешь себе позволить. Едва ли хватит времени и на то и на другое, а?

— Если бы ты только видела, Берта, как он мне подмигивает, — прошептал Калеб. — Ну такой шутник! Если его не знать, наверняка примешь за чистую монету, ведь верно?

Слепая девушка улыбнулась и кивнула.

— Говорят, если певчая птичка отказывается петь, ее надо заставить, — проворчал Тэклтон. — А как насчет филина? Он петь не умеет и не должен, — а поет. Спрашивается, можно ли его заставить хоть чем-то заняться?

— Как уморительно он подмигивает! — опять шепнул дочери Калеб. — Ох, не могу!

Берта улыбнулась.

— Всегда такой веселый, такой добродушный!

— А, и ты тут? — произнес Тэклтон. — Бедная дура.

Он и в самом деле считал ее слабоумной; он основывал свою уверенность, — сознательно или нет, сказать не могу, — на том, что она его обожала.

— И раз уж ты здесь, — как дела? — недовольно буркнул Тэклтон.

— О, прекрасно, просто прекрасно! Я ужасно счастлива, — как всегда, когда вы мне этого желаете. Если бы вы могли, вы бы осчастливили весь мир, — вот как меня!

— Бедная дура, — пробормотал Тэклтон. — Ни проблеска разума. Ни проблеска!

Слепая девушка схватила его руку и поцеловала; удержала на миг в своих ладонях, нежно коснулась щекой и отпустила. И в этом действии была такая невыразимая любовь и жаркая благодарность, что Тэклтон спросил куда мягче, чем обычно:

— Ну, что на этот раз?

— Я поставила его у изголовья, когда прошлой ночью отправилась спать, — и вспоминала в своих мечтах. И когда день завершился, и огромное красное солнце — солнце ведь красное, отец?

— Красное по утрам и вечерам, Берта, — ответил бедный Калеб, умоляюще глядя на работодателя.

— Когда оно взошло, и яркий свет — я даже боялась, что его лучи меня пронзят, — озарил комнату, я протянула ему навстречу этот маленький кустик и возблагодарила Небеса за то, что они устроили все так чудесно; и благословила вас, что послали этот дар, дабы меня подбодрить.

— Дьявол знает что такое! — вспылил Тэклтон. — Так мы скоро дойдем до смирительной рубашки и кляпа. К тому идет.

Пока дочь говорила, Калеб, крепко сжав руки, смотрел перед собой ничего не выражающим взглядом, словно и впрямь не знал (полагаю, так и было), совершил ли Тэклтон что-либо, заслуживающее ее благодарностей. Если бы он был в этот момент совершенно свободен в выборе и если бы от него под страхом смертной казни потребовали решение: пнуть торговца игрушками или, наоборот, пасть к его ногам, признавая заслуги и достоинства, — я думаю, ему пришлось бы подкидывать монету. Однако Калеб точно знал, что своими собственными руками принес дочери этот маленький розовый куст тайком и что своими собственными губами произнес эту невинную ложь, которая помешала бы дочери заподозрить, как сильно, как ужасно сильно он каждый день, отказываясь от себя, дарит ей счастье.

— Берта! — позвал Тэклтон, решив для разнообразия вести себя приветливее. — Поди сюда.

Она откликнулась:

— Ах, сейчас-сейчас! Не надо меня вести! Я могу сама.

— Могу я доверить тебе тайну, Берта?

— Конечно! — пылко ответила она.

Как просияло потемневшее было лицо! Как озарилось светом! Она внимательно слушала.

— Сегодня к вам явится капризная девчонка Пирибингл, как ее там? Она устраивает здесь свою пирушку, этот нелепый пикник, верно? — Тэклтон задал этот вопрос с видом сильнейшей неприязни и отвращения.

— Да, — подтвердила Берта. — Сегодня.

— Я вот что подумал. Я бы хотел присоединиться к вечеринке.

Слепая воскликнула в полнейшем экстазе:

— Отец, ты слышишь?

— Да, да, слышу, — прошептал Калеб с застывшим взглядом лунатика. — Но я не верю. Это же просто одна из моих фантазий, моя собственная ложь, такого просто не может быть.

— Так вот, я хочу познакомить Пирибинглов поближе с Мэй Филдинг, — объявил Тэклтон. — Я намерен на ней жениться.

Слепая девушка отпрянула.

— Жениться?

— Она такая отъявленная идиотка, — пробормотал Тэклтон, — что, боюсь, она меня вообще не понимает. Да, Берта! Жениться! Церковь, священник, клерк, открытая карета, колокола, завтрак, свадебный торт, ленты, рассыпанный рис и вся прочая чепуха. Свадьба, понимаешь, сва-адьба. Ты знаешь, что такое свадьба?

Слепая ответила еле слышно:

— Знаю. Я понимаю.

— В самом деле понимаешь? Что ж, это лучше, чем я ожидал. Отлично. Так вот, по этой причине я желаю присоединиться к празднику и привести сюда Мэй и ее мать. Перед полуднем я что-нибудь пришлю. Холодный бараний окорок или прочие пустяки в этом роде. Я могу на тебя рассчитывать?