Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Армия Дугана стерегла переправы через Еввав-Рат, она оказалась далеко в стороне. Халашу противостоял только гарнизон Урука…
* * *К 5-му дню месяца уллулта в округе старого Урука был сжат хлеб — весь, до последнего зернышка. Амбары в краю Полдня — от зыбких границ мятежной области до лагашских топей, по которым проходил великий эламский рубеж, — наполнились зерном.
Земля простиралась между городами, как старуха с дряблой кожей, иссохшей грудью и набухшими темными жилами рек. Каналы гнали по ее телу загустевшую мутную жидкость; клейма бурой, неживой травы пятнали его. Песок засыпал водоотводные канавы и поля. Не хватало людей, чтобы задержать его наступление, оживить остовы покинутых деревень. Разрастались ржавые полосы бурьяна — там, где поля лежали впусте.
Нет, земля Алларуад не умерла. Она не умерла еще! Так много жизни влил в нее Творец! Так много света хранили ее сады! Так много силы оставалось в ее людях. Война и зной истязали страну, но она все стояла, все не падала на колени, все никак не желала подставить горло под чужой нож… Царство, казалось, застыло, как призрак себя самого, трепеща в раскаленном воздухе над землей и водой. И люди Царства, неутомимые земледельцы, непобедимые воители и мудрецы, хранившие светлую веру, все никак не иссякали на его равнинах, как видно, не умели они смириться с уходом целой эпохи. Возможно, мэ их, мэ всей страны, ожидала чего-то, то ли человека, то ли вещь, то ли завет, то ли память, то ли и вовсе нечто почти бесплотное, до сих пор не переданное младшему времени… А может быть, дому на острове прежде следовало погибнуть, а соленым водам — сомкнуться над его крышей, и только тогда одна эпоха осмелится прийти на смену другой? Не в смерти ли золотого дома родится то величие, который затмит красу счастливого Царства?
Многие люди томились тогда, переживая великую сушь 2509-го1 солнечного круга от Сотворения мира. Души их мучились ожиданием близкой тьмы, а тела страдали от смертной жары.
Юный царь и древний первосвященник терзались, быть может, более всех прочих, зная, что происходит вокруг них и подозревая, почему это происходит.
И Сан Лагэн в одном лишь Боге находил утешение. А Бал-Гаммаст как раз в день 5-й месяца уллулта узнал о небывалом на его веку урожае и возрадовался: Анна собиралась стать матерью.
* * *…Земледельцы страны Алларуад не чаяли добра от земли, воды и неба. В иной солнечный круг они, сжав хлеб, сейчас же засеяли бы поля по новой. Земля Царства во второй раз одарила бы их ячменем, как водилось исстари… Но теперь нелепица с погодой ввела их в сомнение. Долго ходили толки: сеять все же или нет? Вокруг — половодье зноя! Однако в конце концов, положась на Творца, общины принялись за сев. Стар и млад молились, выпрашивая ранний дождь. До месяца арасана, богатого водой, и уж тем более до ливней калэма было слишком долго. Если ранний теплый дождь, случайно забредший в томительно-багровый уллулт, не приласкает землю, то хлебу — конец.
Дождя все не было.
…Раннее утро. Лучшее время для всякой работы. В утреннюю пору сильнее руки и звучнее голоса. Бал-Гаммаст давно покинул ложе и сейчас размышлял над грудой таблиц о многих вещах. О хлебе и мятежном Нараме, о судьбе Царства и караване с оружием из Элама, о том, что стены Урука скоро будут ничуть не хуже старых, и о том, до чего опасен этот маг Ярлаган… Из-под Уммы писали: при первой попытке захватить его или уничтожить Ярлаган семерых копейщиков сделал тенями на воде… Хотя и сам едва ушел. Зато бегун из Шуруппака принес добрые вести: энси Масталан совершенно излечился.
— Балле! Под стеной объявилось волосатое чудище.
— Что, Пратт?
— Чудище. Нечто среднее между слоном и мною — руки все в шерстя. То есть лапы.
Бал-Гаммаст удивленно воззрился на тысячника. И Пратт, правильно поняв этот взгляд, пояснил:
— Это не просто козлиный горох, это важно. Царь, ни слова не говоря, пошел за ним. До сих пор Медведь ни разу не ошибался, отделяя важные вещи от… от… да хотя бы от козлиного гороха. Тысячник по дороге рассказал ему:
— Поначалу этот мохнатый буянил, попросту буянил, у задницы моей бабушки не спросясь. Разогнал всех от ворот. И никто ему сдачи не давал, понимаешь? Ни один.
— Он человек?
— Да-а. Только очень здоровый. Конь. Бык. Очень здоровый.
— И ни один?
— Нет, Балле. Караульный сотник насторожился. Надо же: разбойник безобразничает среди бела дня, а все его стороной обходят, и жаловаться на разбой никто не идет… Послал он трех копейщиков. Буян этот парень не промах — одному руку сломал, другому челюсть своротил, третьему копейное древко о плечо располовинил.
— Лучники?
— Сотник вызвал меня, и я уже лучников с копейщиками выслал. Так вот, буян оказался умником. Отбежал в сторонку, дал нам побитых бойцов забрать. Стрелам шкуру свою подставлять не захотел. А потом вернулся на место и прокричал: мол, покуда не явится ваш царек, покою не бывать. Зовите, мол… Резвый такой помет! Не догнали мы его.
— А теперь, Пратт?
— Теперь он опять там. И всем боязно выезжать из ворот… Так я подумал: верно, он непростая птица. Стоит тебе поглядеть.
Бал-Гаммаст добрался до стены и взошел наверх, в караульное помещение воротной башни. Глянул в узкую щель окна, прорубленного для лучников. «Не может быть! Нет, не может быть…» Далеко внизу сидел на корточках маленький человечек — на таком расстоянии кто угодно покажется малышом. И посматривал он как раз на окошечко, у которого стоял Бал-Гаммаст. Чуял, надо полагать.
— Медведь, и ты его не признал?
Тот подошел поближе, долго вглядывался, потом утомленно потер глаза.
— Не знаю.
— Это Энкиду, государь мятежников. Зверь и хозяин зверей. Я видел его на поле в тот день, когда умер отец.
— Да я стрелял по ним, Балле, а не разглядывал! — с досадой ответил Медведь.
— Возьми двух лучников порезвее и пойдем вниз. Я знаю, чего он хочет.
Пратт перечить не стал. Вчетвером они вышли из ворот и направились к Энкиду.
— Медведь, до поры я встану у тебя за спиной. Хочу посмотреть на него вблизи.
Они приблизились к мятежнику. Шагах в двадцати тот остановил их жестом.
Был Энкиду грузен, широк в плечах, велик чревом и чернобород. На голове волосы приняли подобие птичьего гнезда. Ладони и впрямь поросли шерстью. Но лицо — вполне человеческое, правильное, почти красивое. Да нет, просто красивое: пухлые капризные губы, прямой нос, высокий лоб и черные глаза, почти круглые, широко распахнутые, словно у кокетливой женщины, сочащиеся лукавством и силой.
— Меня послал к тебе царь Бал-Гаммаст. Чего ты хочешь?