Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Катков резко критиковал национальную политику Российской империи, работающую на то, «чтобы выделить инородческие населения, поддерживать и развивать правительственными способами чуждые русской народности элементы, встречающиеся на ее громадной территории, и, наконец, в этой искусственной отдельности возвышать их над русской народностью… Образовавшаяся у нас система заключалась в том, чтобы правительственными мерами разобщать и, так сказать, казировать разнородные элементы, вошедшие в состав русского государства, развивать каждый из них правительственными способами не только по племенам, но и по религии… Известно также, что мы приобрели бессознательную склонность давать не только особое положение инородческим элементам, но и сообщать им преимущества над русской народностью и тем развивать в них не только стремление к отдельности, но и чувство гордости своею отдельностью; мы приобрели инстинктивную склонность унижать свою народность… Везде, где только отыскивался какой-нибудь инородческий элемент, в нем вызывали фальшивое и пагубное для него и государства чувство превосходства над русским народом. Русское становилось синонимом всего дурного, униженного, обиженного».

Несмотря на то что видимой целью такой политики было сближение и слияние инородцев с русскими, эффект от нее получился совершенно обратный, ибо «внимание к инородцам, принимавшее вид предпочтения, побуждало их для сохранения своего выгодного положения еще более отделяться от русских; кто захочет быть русским, когда выгоднее быть инородцем, когда слияние с русским народом равняется для инородца разжалованию? Нет ничего ошибочнее того мнения, будто политика, лишенная национального духа, ведет к сближению инородцев с господствующим народом. Она ведет к результатам, совершенно противоположным сближению. Она не закрепляет, а раскрепляет связь государственную. Привилегии, даваемые инородцам, предпочтения, им оказываемые, прямо противодействуют сближению их с русскими». В результате в России складывается парадоксальная ситуация, когда «не предпочтения, а только равенства… приходится просить русской народности в Русском государстве». Подлинная же «национальная политика состоит не в том, чтобы унижать чужое, а в том, чтобы возвышать свое».

Соединиться с народной почвой

Еще одним направлением легально-«журнального» национализма 1860-х гг. стало почвенничество, которое, исходя из идей А. А. Григорьева, развивали Ф. М. Достоевский и Н. Н. Страхов, гораздо более чем первый выходя за пределы литературы в узком смысле слова. Особенно это касается Достоевского. Национальное для него есть высшая ценность в социально-политической сфере: «Всякий русский прежде всего русский, а потом уже принадлежит к какому-нибудь сословию»; «право народности есть сильнее всех прав, которые могут быть у народов и общества»; «общечеловечность не иначе достигается как упором в свои национальности каждого народа. Идея почвы, национальностей есть точка опоры; Антей. Идея национальностей есть новая форма демократии»; «каждая нация, живя для себя, в то же время, уже тем одним, что для себя живет, – для других живет…».

Культурно-политическая программа Достоевского – типична для восточноевропейского националиста эпохи модерна, но осложнена российской спецификой, связанной с необходимостью преодоления социокультурного раскола русского общества в результате Петровских реформ. Оценка последних в этом контексте довольно сурова и близка к славянофильской: «Несомненно то, что реформа Петра оторвала одну часть народа от другой, главной… С другой стороны, мы чрезвычайно ошиблись бы, если б подумали, что реформа Петра принесла в нашу русскую среду главным образом общечеловеческие западные элементы. На первый раз у нас водворилась только страшнейшая распущенность нравов, немецкая бюрократия – чиновничество. Не чуя выгод от преобразования, не видя никакого фактического себе облегчения при новых порядках, народ чувствовал только страшный гнет, с болью на сердце переносил поругание того, что он привык считать с незапамятных времен своей святыней. Оттого в целом народ и остался таким же, каким был до реформы; если она какое имела на него влияние, то далеко не к выгоде его… Оттого петровская реформа принесла характер измены нашей народности, нашему народному духу… народ отрекся от своих реформаторов и пошел своей дорогой – врозь с путями высшего общества…»

В то же время Достоевский, в отличие от славянофилов, считал образованность, полученную верхами с Запада, необходимым элементом дальнейшего развития России. Ее будущее виделось писателем, вслед за Григорьевым, как синтез «народных» и «общечеловеческих» (европейских) начал, символизируемый фигурой Пушкина. С одной стороны, интеллигенция должна припасть в поисках вековечных национальных идеалов к «нетронутой еще народной почве»: «Русское общество должно соединиться с народной почвой и принять в себя народный элемент. Это необходимое условие его существования…» С другой – интеллигенция обязана передать народу свое европейское просвещение, ту сумму знаний, которую она накопила за «петербургский период».

Всеобщая грамотность мыслилась писателем как важнейший фактор национального единства: «Только образованием можем завалить мы… глубокий ров, отделяющий нас от родной почвы. Грамотность и усиленное распространение ее – первый шаг всякого образования… Мы приносим на родную нашу почву образование, показываем, прямо и откровенно, до чего мы дошли с ним и что оно из нас сделало. А затем будем ждать, что скажет вся нация, приняв от нас науку, будем ждать, чтоб участвовать в дальнейшем развитии нашем, в развитии народном, настояще-русском, и с новыми силами, взятыми от родной почвы, вступить на правильный путь. Знание не перерождает человека: оно только изменяет его, но изменяет не в одну всеобщую, казенную форму, а сообразно натуре того человека. Оно не сделает и русского не русским; оно даже нас не переделало, а заставило воротиться к своим. Вся нация, конечно, скорее скажет свое новое слово в науке и жизни, чем маленькая кучка, составлявшая до сих пор наше общество».

Достоевский справедливо полагал, что распространение грамотности будет способствовать преодолению не только культурного раскола между верхами и низами, но и раскола социального, ибо «грамотность… у нас… есть привилегия»; «настоящее высшее сословие теперь у нас – сословие образованное». Но и собственно социально-эмансипационные реформы он также считал крайне важными: нужно «облегчить общественное положение нашего мужика уничтожением сословных перегородок, которые заграждают для него доступ во многие места». Только при этих условиях возможно подлинное национальное единство: «Тогда только выработается именно тот общественный быт наш, такой именно, какой нужен нам, когда высшие классы будут опираться не на одних только самих себя, а и на народ; тогда только может прекратиться эта поразительная чахлость и безжизненность нашей общественной жизни. И вот когда у нас будет не на словах только, а на деле один народ, когда мы скажем о себе заодно с народной массой – мы, тогда прогресс наш не будет идти таким медленным прерывистым шагом, каким он идет теперь».

Из других представителей пореформенного национализма следует также упомянуть оригинального мыслителя, издателя газеты «Современные известия» (1867–1887) Н. П. Гилярова-Платонова, близкого к славянофилам, но в то же время расходившегося с ними в славянском вопросе: «…для русского человека принадлежность к славянской семье имеет слишком второстепенное значение. Фактически такой семьи не существует: она значится только в науке. История разлучила эти племена, и они чужие духовно… Русский человек сознает себя русским и православным, допускает этнографическое родство свое с прочими славянами, но своего русского происхождения не подчиняет славянскому… Русский человек должен признать политическую выгоду внешнего союза со своими соплеменниками на западе и на юге. Но ничуть не обязан подчинять бытие свое интересам славянства как такового».

Напротив, не просто ярым приверженцем панславизма, но и создателем теории об особом Славянском культурно-историческом типе во главе с Россией был автор знаменитой книги «Россия и Европа» (1869) Н. Я. Данилевский, где он рассуждает как заправский европейский националист (вместо слово «нация» используя слово «национальность») и восхищается самим «принципом национальности» (каждой отдельной «исторической» национальности – отдельное государство), введенным в политику Наполеоном III: «Как бы ни были эгоистичны, неискренни, недальновидны и, пожалуй, мелочны расчеты, которыми руководствовался повелитель Франции, провозглашая национальность высшим политическим принципом, он заслуживает полной благодарности уже за одно это провозглашение, выведшее это начало из-под спуда (где его смешивали с разными подпольными революционными махинациями) на свет Божий».