Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты - Себастьян Маллаби

августе, когда Меривезер завтракал с Соросом и Дракенмиллером, LTCM нуждался в 1 миллиарде долларов, три недели спустя Меривезер просил Корзина изыскать 2 миллиарда, теперь для стабилизации портфеля требовалось вливание 4 миллиардов долларов. Вместе банкиры понимали, что выложить 4 миллиарда было не самым плохим вариантом, ведь если они позволят LTCM пойти на дно, его массивный портфель обрушится на рынки, что влетит в копеечку всем крупным игрокам Уолл-стрит. Но каждый банк хотел прокатиться бесплатно — переложить на соперников издержки по рекапитализации.

Когда во вторник вечером Фишер собрал 16 ведущих контрагентов LTCM в здании ФРС, заключить сделку было невозможно. Три крупных банка предложили план, по которому 16 ведущих кредиторов должны были выложить по 250 миллионов долларов каждый. Естественно, более мелкие банки потребовали, чтобы их доля была облегчена. К 11 вечера никакой надежды на принятие решения не было, и Фишер предложил сделать перерыв до 10 утра следующего дня.

Переговоры возобновились, но легче они не стали. Lehman Brothers не без причины ссылался на то, что его балансовый отчет был настолько хрупким, что не осилил бы 250 миллионов долларов. Два французских банка отказались принять свою часть ноши, предложив по 125 миллионов долларов каждый. Самый сильный удар нанес Bear Stearns, ведущий брокер Long-Term. Несмотря на то что в хорошие времена банк получал от Long-Term комиссии на миллионы долларов, Джимми Кейн, генеральный директор Bear Stearns, решительно отказался давать даже доллар. Филип Персел, председатель Morgan Stanley, заявил, что участие «зайцем» неприемлемо, а Дэвид Комански из Merrill Lynch разразился гневной речью в сторону Кейна. Обсуждение стало таким неприятным, что Петер Фишер мысленно начал проигрывать последствия тупика. «Помню, я подумал, если это не сработает, я встану на стол и скажу: «Не прикасайтесь к своим мобильникам. Закройте дверь. Сейчас мы составим отчет о том, что сделки не будет», — позже вспоминал Фишер. Отсутствие помощи столкнуло бы мировые рынки в свободное падение. Нельзя было позволить банкирам, являющимся заинтересованными сторонами, продавать раньше обычных инвесторов52.

Но в итоге Фишеру не пришлось вскакивать на стол. Одиннадцать банков согласились увеличить свой вклад до 300 миллионов долларов каждый, а меньшие суммы от Lehman Brothers и французов привели к общей цифре 3 миллиарда 625 миллионов долларов. Денег вполне хватало, чтобы объявить о спасении. Long-Term будет приобретен, и мировые рынки будут спасены, хотя Меривезер с партнерами, державшие в фонде так много собственных средств, увидят, как их личные состояния сократятся практически до нуля. «Мы верили в себя, — скажет позже консультант LTCM, Джим Рикарде, — здесь не было лицемерия. Мне приятно говорить, что мы потеряли деньги в старомодной манере: через честный и тяжелый труд»53.

ПОСЛЕ ТОГО КАК LTCM ОКАЗАЛСЯ В БЕЗОПАСНОСТИ, начались споры о смысле этого спасения. Во время заседания 1 октября члены комитета конгресса по финансовым услугам возмущались по поводу угрозы экономической стабильности из-за кучки скрытных трейдеров. Демократ Пол Канжорски, представитель от Пенсильвании, заявил, что зарубежным противникам страны больше не нужно изобретать оружие массового поражения: они могут принести гораздо больший вред Соединенным Штатам, сотрудничая с хедж-фондами. И все же, несмотря на всю ярость, дебаты, последовавшие за провалом LTCM, в большинстве своем были просто эхом споров, последовавших за коллапсом рынка облигаций в 1994 году. Ведущие государственные регуляторы были вынуждены признать, что хедж-фонды действительно представляют собой риск. Но для его сокращения не было сделано почти ничего.

Заманчиво отзываться о провале агрессивно, чтобы выглядеть решительно. В 1994 году контрольно-надзорные органы говорили, что банки и брокерские конторы были слишком сообразительны, чтобы позволить своим хедж-фондовым клиентам делать дикие ставки их деньгами. Теперь этот довод был не в счет: сливки Уолл-стрит были так сильно зависимы от LTCM, что для их спасения понадобилось вмешательство Федеральной резервной системы. И все же, столкнувшись с таким опытом, государственные регуляторы продолжали сопротивляться применению суровых мер против хедж-фондов. «Люди, дающие в долг другим деньги, серьезно заинтересованы в том, чтобы эти деньги вернуть», — напомнил комитету Алан Гринспен, основываясь на идее, что частные кредиторы будут контролировать поведение хедж-фондов54. Только в 2009 году Гринспен согласился, что мониторинг риска займодателями был слабой защитой против финансовой неумеренности. Даже тогда он выразил мысль, что кризис 2007–2009 годов пришел ниоткуда — как будто LTCM никогда и не было55.

И все же, перед тем как вынести жесткий вердикт, важно признать, что у неуверенности Гринспена были весомые причины. Начать с того факта, что суровые меры против хедж-фондов не остановили бы опасную торговлю, поскольку безрассудность не была ограничена только индустрией хедж-фондов. Long-Term имел слишком большой заемный капитал. Он просмотрел опасность того, что его торги могут зрелищно взлететь на воздух, если другие арбитражные игроки будут вынуждены неожиданно демпинговать «слизанные» позиции; фонд неверно оценил точность, с которой должен рассчитываться финансовый риск. Но не было причины предполагать, что ошибки Long-Term были возможны только среди хедж-фондов. Действительно, крах Long-Term привел власти в замешательство потому, что совпал с пугающими потерями инвестиционных банков, таких как Lehman Brothers. Памятуя о крахе LTCM, Гринспен и его коллеги по надзору понимали, что настоящей проблемой был невероятный леверидж финансовой системы. По иронии судьбы, именно это конгрессу пытался объяснить Сорос в своем заявлении четырьмя годами ранее. Конечно же, в кризисе 2007–2009 годов были повинны игроки с заемным капиталом: компании, коими владели банки (известные как подземные каналы или структурные инвестиционные компании, SIV), брокер-дилерские компании и страховщики. Хедж-фонды не были главными виновниками.

Если хедж-фонды были лишь составляющей проблемы, почему контрольно-надзорные органы не стали требовательнее к более широкой вселенной инвесторов с левериджем? И снова ответ вторит 1994 году: регуляторы считали, что не смогут сделать это правильно. Они не могли просто объявить о фиксированном максимуме левериджа: коэффициент отношения займа к капиталу был почти ничего не значащей цифрой, поскольку не мог отразить, был ли портфель хеджирован и был ли он открыт рискам через деривативные позиции. Регуляторы также не могли просто ограничить ценность хедж-фондов по риску: крах LTCM показал, что эта мера может вводить в заблуждение. Разочаровывающая правда была такова, что риски в портфеле зависели от постоянно изменяющихся условий: повторяли ли другие трейдеры торги фонда, насколько ликвидны были рынки, была ли дискредитирована иммунная система банков и брокерских контор. Заместитель председателя ФРС Петер Фишер, бывший в центре регуляторного мозгового штурма, последовавшего за ситуацией с LTCM, видел теоретическую возможность государственного контроля хедж-фондов и других игроков с заемным