Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

положении, бывал уже в изгнании в Чехии, и в Силезии, и на Руси, и даже у Бранденбургских, и на Поморье.

Епископ не знал ещё, с кем и как будет говорить в хате – держал в руке обнажённый меч, когда Верея вошёл в избу, остановился напротив ложа и стал с презрением к нему приглядываться.

– А, досталось тебе, старик! – воскликнул он. – Ха! Ты, что на мягком пуху с монашкой возлежал, на лежанке лежишь!

Ты, за которого мы проливали кровь и пали… ты, ядовитый змей!

Павел, не в состоянии дольше выдержать, поднял обеими руками меч и крикнул:

– Прочь, не то убью!

Верея отступил.

– Смотри, что и у меня тоже есть кованый меч сбоку. Не нарывайся, потому что неведомо, кто кого убьёт.

Он презрительно и равнодушно от него отвернулся и, увидев на столе кубки, поднял один из них и попробовал; поняв, что в нём была вода, он выплюнул её и с хладнокровием начал оглядываться. Наконец он заметил бутылку с вином, не спрашивая, налил его себе, выпил и сел на опустевшую лавку за столом, опираясь на локоть.

Епископ так был удивлён хладнокровием отчаявшегося человека, что остыл от гнева.

– Мне уже некуда возвращаться, потому что Верейцы не мои, – начал бормотать молодчик. – Княжеские урядники, хоть чужие, должно быть, забрали их за мой грех, а дети ограбили. Четверых Задоров пререзали! Сцибор и Кача в заключении, за шею прикованные. Землевладельцев, взятых под Богуцинами, Лешек приказал, как собак, тянуть на верёвках по замкам и прятать в ямы, в темницы… нескольких подвергли пытке. А всё это из-за вас – из-за тебя! А что ты нам обещал?

Хорошо реализовалось! Нам помогал твой Опольчик, указывая пальцем в своём замке. Ты отдал нас на бойню, хоть бы ты из ада не вылез!

Епископ рычал.

– Молчи, авантюрист эдакий!

– Зачем мне тебя щадить? – говорил Верея. – За что?

Стоишь ли ты малейшего сострадания?

Он ругался ещё, когда во дворе снова возник шум, но уже был день. Приехал другой землевладелец, также скитающийся по лесам, изнурённый, изголодавшийся, почти безголосый.

Был это Шала, также краковянин, человек бедный, которого его родственники Топорчики вытащили из его деревеньки. Этот притащился едва живой и, спешившись, начал клянчить хлеб и воду. Казалось, он плохо понимает, что ему говорили, – он качался, был два дня без еды.

Ворон из милосердия привёл его в избу, он не видел и не узнал никого, упав на лавку, потерял сознание.

Этот пришелец прервал перепалку Вереи с епископом – глядели на него, но ни один ему в помощь не думал приходить. Собственное положение делало всех равнодушными к чужой доле. Верея недавно достаточно трупов насмотрелся.

Епископ к людским мукам никогда чувствительным не был.

Этот второй бродяга был только знаком для него, что хата, в которой он спрятался, стояла на какой-то лесной дорожке, и могло притащиться больше беглецов. Поэтому он с нетерпением начал кричать Ворону, чтобы готовили коней. Хотел ехать оттуда прочь.

Услышав это, Верея встал со скамьи.

– Ты едешь, поеду и я вместе с тобой… мне некуда…

Павел отвечал ему проклятием, но молодчика этим нельзя было отстранить, он не сделал ни шагу. Вышел за ним во двор и крикнул своим людям, чтобы также готовились.

Епископ не обращал на него внимания. Он не имел сил его прогнать, в драку с ним лезть не хотел.

Обругав его, Верея стал более мягким.

– Хочешь не хочешь, а взять меня должен, – сказал он ему, – тебе лучше, когда будет больше людей. Я побреду за тобой. Мне всё равно где погибать, а как отдохну, могу сдаться.

С так навязанным товарищей Павел, не ответив ему, сел на коня.

Верея, как сказал, держался, хоть уставший, ехал за епископом. Полдня они ехали, не разговаривая. В костёльной деревне Павел повернул в дом священника, Верея за ним, словно принадлежал ко двору. Приказал ксендзу угощать, а что ему не дали, брал сам.

На ночлеге он расспрашивал о новостях – вести были плохие. В Кракове царила тревога. Лешек и Болько, рассчитывая в городе на немецких поселенцев, землевладельцев, что их выдали, безжалостно карали. Войска обоих князей тянулись на Силезию опустошать Владиславовы земли, мстя за его с Павлом заговоры.

Они не хотели отдыхать там долго, открытая деревня на тракте не могла служить пристанищем. После полудня ехали дальше. Ночлег выпал лучше, потому что среди леса показался дом, который принадлежал епископу. Ксендз Павел был там у себя. По правде говоря, никаких удобств не нашёл, но расставив часовых, можно было дольше отдохнуть.

Верея предложил себя для охраны.

– Для меня также речь идёт о моей голове, – сказал он, – возьмут епископа, тогда и я пропаду; а так как я маленький червяк, меня быстрее, чем вас, сомнут.

Поэтому бродяга ему навязался командиром. Он прогнал Ворона прочь и самовольно начал распоряжаться.

На второй или третий день епископ уже с ним освоился – хорошо подошли друг другу. Начал ему выдавать приказы. Это было ему на руку, потому что должен был кого-нибудь послать в Краков, а Ворон, хотя не хитрый, был от страха осторожным. Поэтому он надеялся, что у него хорошо получится. Верея не только предлагал заменить его, но добавил:

– Это бездарный растяпа… пусть едет и не возвращается, без него нам будет лучше!

Среди пущи донимающая июльская жара чувствовалась меньше. Епископ решил просидеть там до тех пор в безопасности, пока не сможет вернуться в свою столицу.

Тогда Ворон, хоть не один раз перекрестившись, с сильной тревогой, поехал по бездорожью в Краков. Пробиться так, чтобы не схватили, было ему тем трудней, что армия шла из Кракова в Силезию по нескольким трактам. Если бы его схватили, он целым бы не ушёл, как известный слуга епископа. Но люди маленького сердца имеют предивный инстинкт, и Ворон, доверяя ему, боясь, как бы его конь не выдал как солдата, собирался это путешестие проделать пешим, в лишь бы какой епанче, с палкой в руке, словно крестьянин.

Ксендз Павел, ожидая его возвращения, имел время остыть, собраться с мыслями, восстановить храбрость. Верея, что силой влез к нему на службу, также показывал себя всё более полезным.

Путешествие Ворона продолжалось так долго, что уже сомневались, принесёт ли он целую голову назад, когда спустя несколько недель он появился ночью, и не один.

С ним прибыл ксендз Шчепан из Кракова, тот самый верный слуга и приятель епископа.

Найдя в бедном лесном домике того, кто недавно ещё выступал с такой прекрасной свитой и