Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

— Как воинская часть?

— Нет, все–таки скорее как муравейник. Поскольку солдаты могут взбунтоваться или разбежаться, а у насекомых это исключено.

— По–прежнему не понимаю смысла твоих аллегорий. Второй большевистской партии у нас, слава богу, нет. И каким образом нас всех превратить в муравьев, ты вряд ли способен придумать.

— Именно. Но чтобы вы с Василием Кирилловичем могли обдумать мою идею с максимальной глубиной, послушай еще немного. Третий и последний вариант государства означенного типа — теократическая монархия, вроде как в Саудовской Аравии. Там король одновременно абсолютный монарх и высший духовный авторитет, законы шариата действуют не хуже, чем законы муравейника, да вдобавок все посты занимают или братья, или дядья, или племянники. То есть в принципе система для управления государством идеальная.

Майя стремительно теряла интерес к разговору. Наверное, убедилась в правоте слов своего отца. И не прерывала Вадима только из вежливости, хотя зевнула почти демонстративно, едва прикрывшись ладошкой. Но это нельзя счесть неуважением, время действительно позднее.

— Итак, с одной стороны, твоя реакция подтверждает — ты убедилась, что ни один из предложенных вариантов не имеет рационального решения в российских условиях. С другой — из этого я делаю вывод, что придумал действительно оригинальный вариант, раз даже такие умные люди, как вы с отцом, не смогли и близко к разгадке подобраться…

— Было бы к чему… Скажи лучше, почему нормальная демократия тебя не устраивает. Весь мир при ней живет, и ничего.

— Да потому что, как выражался один мыслитель позапрошлого века: «Россия — страна пространственная…» У нас или крутое самодержавие, или же такой бардак, как мы имеем удовольствие наблюдать. По причине того, что в отличие от прочих «нормальных» стран демократия у нас является не итогом многовекового естественного развития, а явлением искусственным и чужеродным, подобно петровскому просвещению и европеизации. Воткнута, как палка в землю. Следовательно, даже и минувших восьмидесяти лет мало, чтобы она начала цвести и плодоносить.

Вот мой проект и позволяет обойти эту историческую антиномию, сиречь — неразрешимое противоречие.

Майя потянулась и, словно невзначай, расстегнула две верхние пуговицы пижамы, всем своим видом давая понять, что на этом останавливаться не намерена.

— Интересно, что бы сделала Шахерезада, если бы ей шах тысячу и одну ночь подряд рассказывал сказки? — с наивной гримаской спросила девушка, как бы ни к кому специально не обращаясь.

— Шах все понял и немедленно прекратил дозволенные речи. В надежде, что найдет благодарных слушателей за пределами своего гарема. — Вадим замолчал и вопросительно посмотрел на Майю.

— Шаху не откажешь в сообразительности и быстроте реакции… — блестящий и переливающийся муар соскользнул с ее плеч. Она скомкала жакет и швырнула его в Ляхова. Он поймал и с интересом начал ждать дальнейшего.

Глава двадцать седьмая

Весну и начало лета Тарханов и весь отряд «Печенег–3» занимались делами хотя и увлекательными, но в общем малосущественными. Сергей испытывал не то чтобы обиду, он, как человек военный, обижаться на приказы не привык, но своего рода разочарование.

Все–таки он стоял у самых истоков этого дела, а сейчас его явно отодвинули в сторону. Кто–то наверху анализировал поступающую информацию, принимал решения и раздавал задания, а Тарханову, вместе с прочими рядовыми сотрудниками, да еще и намного младше его, доставалась черновая работа.

За минувшие месяцы отряд цепко и въедливо шел по цепочке, начало которой они прихватили по завершении «сабельной истории». Кого–то по–тихому брали и передавали в руки своих же следственных групп, разумеется, без всяких прокурорских постановлений и соблюдения предусмотренных законами процедур.

А некоторым, тоже по указаниям сверху, организовывали тщательно подготовленные «несчастные случаи». Эта работа требовала большой изобретательности и своего рода искусства. Сделать все так, чтобы ни соратники погибших ни о чем не догадались, ни соответствующие полицейские службы.

Тарханов такую практику считал правильной. Он не в юристы–крючкотворы нанимался, а продолжал свою офицерскую службу. И если высшее командование указывает тебе, кто враг, и дает соответствующий приказ, то твое дело соображать, как данный приказ выполнить наилучшим образом, заботясь лишь о том, чтобы свести к минимуму собственные потери.

И потерь, чтоб не сглазить, до сих пор не было.

Только по тем акциям, в которых ему пришлось участвовать за три месяца, Тарханов мог судить, что сеть они накрыли весьма разветвленную, хотя и не слишком представлял объемы и направление ее деятельности. Брали–то и ликвидировали они в основном мелкую сошку, «пехоту», как говорят на Западе. Что же происходило на более высоких ступеньках пирамиды, ему до поры было неведомо.

Несколько раз в составе специализированных групп Тарханов выезжал за пределы Москвы и губернии. Там условия работы были посложнее, чем дома.

Попросту говоря, на неподвластной великокняжеской власти территории бойцы «Печенега» оказывались в равном положении со своими клиентами, и их деятельность, окажись она в поле зрения полиции, попадала под действие целой кучи статей уголовного уложения.

Тем интереснее было работать. Словно в рейде по тылам врага. И никогда Тарханова не волновало, по какой причине вдруг ему поручалось организовать ликвидацию нескольких человек в Костромской, скажем, губернии. Его увлекал сам процесс — продумывать операцию, получив соответствующие установочные данные, потратить несколько дней, изобретая нечто совершенно оригинальное, неопровержимо связанное именно с местными реалиями, так, чтобы комар носа не подточил…

Ну, к примеру, поехало несколько знакомых друг с другом людей хорошо провести время в исторических местах, осмотреть Ипатьевский монастырь, где началась современная российская государственность. Осмотрели, сувениры приобрели, в стилизованной под семнадцатый век трапезной решили отобедать. И такое вдруг несчастье, грибами отравились. Сколько до них людей те же самые соленые в бочках маслята заказывали — и ничего. Санэпиднадзор наезжал, прокуратура занималась, патологоанатомы свое веское слово сказали.

Ну, выяснили — попала каким–то образом среди хороших грибов в засол бледная поганка. Откуда, как, почему, кто недосмотрел — через год разве узнаешь, если этих грибов с прошлой осени чуть не тонна закуплена у разных поставщиков. На каждый грибок бирку–то не навесишь…

Самое смешное, девушки, что с этими ребятами вместе развлекались, все до одной выжили. Наверное, вместо грибов на морошку с медом внимание обратили.

Редкие, хорошо, если раз в неделю, свободные вечера, Тарханов по–прежнему проводил с Владой. Он все же приобрел мечту своей жизни, на реализацию которой до последнего не мог и надеяться, «Мерседес 300 SL», кабриолет. Смог его купить потому, что Ляхов щедро поделился с ним деньгами, полученными за саблю.

Вадим, очевидно для Тарханова, терзаясь фактом шального богатства, несколько раз искал способ объясниться по ситуации, а потом сказал впрямую:

— Знаешь, Сергей, не могу я так. Вот столько я получил, по всем понятиям — половина твоя. И делай что хочешь. Хоть на церковь пожертвуй, хоть женись и жене башню из слоновой кости построй…

Сам Тарханов проблемы здесь не видел и деньги взял спокойно. А что? Воевали вместе, значит, и трофеи общие.

И, получая случайный выходной, он брал Владу и, освежая мозги, носился на своей машине по близкому и дальнему Подмосковью, выбирая дороги поглуше. До Суздаля доезжали через Александров и Юрьев–Польский, до Ростова Великого и Переславля–Залесского.

А потом вдруг как–то ему было предложено прибыть к двадцати ноль–ноль на известную конспиративную квартиру в Большом Харитоньевском переулке между Красными воротами и Чистыми прудами.

Сам по себе такой вызов не означал чего–то экстраординарного, но Тарханов, научившись у Ляхова его отношению к предчувствиям, ехал туда с ожиданием чего–то хорошего.

И не ошибся.

Там его встретили старые приятели Чекменев и Розенцвейг. Бодрые, веселые, покрытые тропическим загаром, который с Тарханова за минувшие полгода успел сойти.

Одеты они были в неприметную штатскую одежду, делающую их удивительно одинаковыми при всем их внешнем несходстве.

Розенцвейг, напоминая о почетном тархановском еврействе, посмеиваясь, поздоровался с ним на идиш, они обнялись, похлопав друг друга по плечам.

— Рад видеть товарища по оружию в добром здравии и на этом свете, дорогой Узи. Должен сообщить, если это вам интересно, что могилы капитана Тарханова и майора Розенцвейга в Хайфе расположены рядом, в очень уютном и тенистом месте. При случае навестим.