Аль Капоне: Порядок вне закона - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Защита оказалась совершенно не подготовленной. Когда первый план (подкуп присяжных, запугивание свидетелей) провалился, выяснилось, что второго просто нет. Свидетели со стороны защиты в большей степени играли на руку обвинению, чем подсудимому. Финк вызвал Питера Пеновича, управляющего игорным клубом «Подземка», где Райз был бухгалтером, чтобы тот опроверг причастность Капоне к этому бизнесу. Пенович рассказал, что руководил клубом сам, пока Капоне и его люди не подмяли под себя все букмекерские конторы в Сисеро; инстинкт самосохранения побудил его работать на Капоне, хотя, перейдя в «Корабль», он получал меньше, чем раньше. С помощью двух других свидетелей, букмекеров Милтона Хелда и Оскара Гаттера, Финк пытался доказать, что Капоне был невезучим игроком — проигрывал больше, чем выигрывал, а значит, доходов, с которых он мог бы платить налоги, не было. Это умозаключение смехотворно само по себе (чтобы проигрывать деньги, надо их иметь), и обвинение ловко использовало эти показания к своей выгоде. Вот как это выглядело:
«Финк: Осуществляли ли вы какие-либо сделки с подсудимым — Альфонсом Капоне?
Хелд: Да, когда принимал устные ставки в “Хоторне” в 1924 и 1925 годах. Я принимал ставку и выплачивал на следующий день.
Финк: Он выиграл или вы?
Хелд: Он проиграл, я полагаю, около двенадцати тысяч долларов.
Финк: Когда вы говорите “я полагаю”, означает ли это “насколько я могу припомнить”?
Хелд: Да.
Грин: Когда вы в первый раз имели дело с подсудимым?
Xелд: В “Хоторне” в 1924 году.
Грин: Назовите первую лошадь, на которую он поставил.
Хелд: Не могу.
Грин: Назовите любую лошадь, на которую он делал ставку при вас.
Хелд: Не припоминаю.
Грин: Из чего же складывается сумма в 12 тысяч долларов, которую, по вашим словам, он проиграл?
Хелд: Просто в общих чертах.
Грин: Вы уверены, что он проиграл?
Хелд: Абсолютно.
Грин: Сколько Капоне ставил за один раз?
Хелд: Три-четыре сотни долларов.
Грин: Сколько у вас было клиентов, ставивших столько же денег?
Хелд: Два-три.
Грин: При нём было много денег, когда он расплачивался с вами?
Хелд: Да, обычно при нём была куча денег, в основном сотенными бумажками. Иногда пятисотенными.
Грин: Кто освежил вашу память по поводу проигрышей подсудимого?
Хелд: Адвокат Финк попросил меня, я ему так и ответил.
Грин: Где вы обсуждали ваши свидетельские показания заранее?
Хелд: В отеле “Лексингтон”, в понедельник вечером. Мне позвонили, и я туда пришёл. Там были мистер Финк, мистер Капоне, мистер Ахерн и много букмекеров.
Грин: Кто вам позвонил?
Хелд: Не знаю. Кто-то из ребят Аля.
Грин: Вы обсуждали это дело ещё раз?
Хелд: Ну, я снова пришёл туда вчера вечером в восемь часов, и Аль спросил, буду ли я здесь утром в десять.
Грин: Вы расценили это как требование?
Хелд: Да нет».
Вместо всех этих неуклюжих ухищрений адвокатам достаточно было бы привести неопровержимый аргумент: доходы Капоне от незаконного бизнеса, полученные до 1927 года, уже не облагаются налогом, поскольку срок давности в их отношении истёк. За примерами далеко ходить не надо: когда в марте 1928-го за неуплату подоходного налога судили Терри Драггана и Фрэнка Лейка, часть обвинений пришлось снять. Что же касается более позднего периода, то вот письмо Мэттингли: всё подсчитано, клиент готов расплатиться — за что же его преследовать?
Но Ахерн словно не знал об этом. Начав свою заключительную речь с расплывчатых заявлений о несправедливых преследованиях его клиента, предвзятом к нему отношении и ничего не доказывающих уликах, он забрёл в совсем уж тёмный лес, перейдя на латынь: в его представлении, слова римского сенатора Катона «Карфаген должен быть разрушен» на языке оригинала должны были заставить присяжных из сельской местности проникнуться сочувствием к его клиенту. Однако звучный язык древних римлян раззадорил самого адвоката: Капоне судят лишь за то, что он Капоне! А ведь он — «тот самый легендарный Робин Г уд, о котором вы столько читали во всех газетах». Произнеся это, Ахерн стукнул кулаком по балюстраде, за которой сидели присяжные, и те в страхе отпрянули. Сам Капоне слушал своего защитника с интересом, но явно не понимал и половины им сказанного. Сменивший Ахерна Финк добавил, что Аль Капоне никогда не был скрягой и всегда платил свои долги. Если он не заплатил какие-то там налоги, это не его вина — обмануть государство он вовсе не пытался. Эти слова растрогали подсудимого, на его лице читалась жалость к себе.
Прокурор Джонсон лучше владел даром импровизации и умением говорить понятным языком. Подхватив метафору Ахерна, он сказал, что Капоне — странный «Робин Гуд»: вместо того чтобы жить в лесу, грабить богатых и отдавать деньги бедным, он раздаёт своим друзьям бриллиантовые пряжки, селит их в дорогих отелях, закатывает вечеринки в своём доме-дворце и носит шёлковое бельё, сшитое на заказ! (Разумеется, ни о каких бесплатных столовых, пожертвованиях вдовам и детям он не упомянул — как, впрочем, и адвокаты. А ведь Капоне не только раздавал банкноты юным газетчикам, но и каждый год, с 1924-го по 1929-й, делал взносы — 21 тысяча долларов, 58 тысяч, 36 тысяч — в фонд вдов и сирот полицейских, и всё это было зафиксировано в материалах следствия).
