Ночная смена. Остров живых - Николай Берг

— Слышу, понял. Не согласен, но все равно — пустой — отвечает капитан.

Спохватываюсь, начинаю суетиться, прошу Тимура дозарядить магазин к ТТ, себе расстегиваю кобуру, прикидываю, как тащить раненых — из прихожей уже доносится достаточно мощное шипение.

Потом голос Ильяса — и в рации и за дверью выдает дуэтом:

— Хыхо ха хыхоох!

Жар за открытой дверью такой, что сразу же начинает вонять паленой шерстью и волосы трещат. Чуть не ползком премся по расплавленному вонючему линолеуму, тот липнет к одежде и жжется. Раненого, с накрытым мокрой рыжей марлей лицом, сначала пытаемся тащить аккуратно, но потом просто волокем, абы как, тем более, что в узком и тесном коридоре приходится еще и огибать здоровенный красный баллон огнетушителя на колесиках. На лестнице вроде бы чуть похолоднее, но не намного. Раненый без сознания, не вышло у нас аккуратно его по коридору протащить, ну ладно, только оставить его одного нельзя — в дверь подъезда уже лезет зомби — толстая рыхлая неповоротливая тетка.

— Давай, держи дверь! Не забывай патроны подзаряжать! Я за вторым!

Тимур кивает, дескать, понял. Стреляет.

Ильяс уже откатился в прихожую.

Продолжает поливать струей ледяной углекислоты перед собой и очень похоже — собирается вон из квартиры. Но там — второй раненый. Снайпер весьма выразительно говорит о перспективах молчуна, но я прошу обдать меня струей — холодом припекает не хуже, чем огнем и по-пластунски сигаю до сортира. Фонарик дохнет очень не — вовремя, теряю секунды, выдергивая свой брелок — и вижу, что зря корячился — раненый в ванне помер. На всякий случай проверяю, как положено, вижу, что да, всё.

Подхватываю с пола забытый автомат эвакуированного, напяливаю на скурчавившиеся от жара волосы мокрую кепку с остатками жижи, которая тут же течет за шиворот, потом выдергиваю из — под сидящего в ванной куртку — и он, словно разбуженный этим начинает ворочаться. Закидываю всякие мелочи в распахнутую сумку, не теряя обратившегося из вида, кое — как прилаживаю на себя его полупустую разгрузку.

Ну, со связанными руками-ногами ему встать непросто будет, черт с ним, не мешает, куртку на голову и в жаровню. Я ощущаю себя почти курицей гриль — даже через ботинки печет, хотя Ильяс честно поливает и по мне шипящей белой струей, да и ползу я совсем понизу, где не так жарко все же.

— Умер!

— Хахахиий хе хуххаху!

— Все, все понял, долой отсюда!

С огромным облегчением закрываем дверь на площадку. Уфф!

— Теперь куда?

Молодой снова начинает стрелять. Волнуется, лепит по три патрона подряд.

Ильяс задумывается. Вблизи его физиономия выглядит жутковато — он успел осунуться за это время, глаза провалились, скулы вылезли, нос и губы разбиты и густо окровавлены, вспухли как у негра, рот страдальчески полуоткрыт, и я успеваю отметить, что двух передних нижних зубов и в помине нет, а верхние поломаны и из одного красной короткой ниточкой висит голый нерв…

— Хаххооны хесь?

— Рожок. И к пистолету.

Удивленно смотрит.

— Разгрузка сгорела.

Качает головой. Ну, если не вся укоризна мира, то добрая половина вместилась. Тычет пальцем в сторону, не то автобус имеет в виду, не то другой подъезд. Ладно, мое дело раненого тащить. Ильяс тем временем бесцеремонно отщелкивает от моего автомата магазин, забирает его себе, потом выдергивает из обвисшей на спущенном, словно у дембеля ремне кобуры тяжеленький пистолетный магазин, мне сует свой пустой.

Тимур снова стреляет и уже не делает долгих перерывов. Света становится меньше — видно буханка догорает.

Паршиво то, что настроение погибельное. Это самое гнусное, моральная настроенность — великая вещь. Мы же выглядим как солдаты разгромленной армии.

Нет, я, конечно, признаю, что мы собственно из задницы выбрались, только вот находимся в соответствующем после покидания этой части тела виде. И я себя ловлю на мысли, что нам не справиться с зомби. Их, небось, у буханки собралась толпа, налюбуются — попрут к нам. А у нас насчет патронов — ноль, да хрен вдоль. И не пойму — почему не прибыла кавалерия из-за холмов — скажем наша охотничья команда на бронетехнике с флагами.

Чем бы себя подбодрить? Ну, чтоб порвать врага на голом энтузиазме. Тут ведь любое годится. Даже прямое заблуждение, лишь бы на пользу пошло. Вон, во время обороны Севастополя наших уже почти опрокинули в одном из сражений — и чтоб совсем разгромить бросили на русских элитные войска — зуавов. А наши спросту приняли французских зуавов за турок — шаровары такие же красные и широкие. Ну а турок всегда били, дело привычное, потому вломили и зуавам. Так что моральное состояние войск — очень важный фактор. У нас этот фактор сильно упал…

Тимур опять стреляет. Здесь на лестнице это потише, чем в квартире звучит. Но мысль о том, что еще два патрона в минус — опять же не веселит.

Попарились девушки замечательно. Вера продержалась недолго, убежала в предбанник остывать, а Ирка отвела душу. Вместе с банной негой как-то пришло умиротворенное спокойствие и мысли выстроились в ряд, хотя она и не думала вообще-то. Само получилось, как у Менделеева с водкой. Или с таблицей периодических элементов? Неважно, черт с ним с Менделеевым.

Домывались уже вместе. Вера щедро тратила воду и задумавшаяся Ирка слегка лопухнулась, посоветовав не сливать на себя все, а оставить в котле — скотину напоить… Ну, или чтоб котел не лопнул от перегрева — тут же поправилась она.

Впрочем, Вера никак не это не отреагировала.

В свою очередь она, разумеется, тоже разглядывала свою напарницу и делала свои выводы. Пару лет назад так уж получилось, что Вера сфотографировалась в эротической фотосессии, попавшись на крючок участия в конкурсе "мисс чего-то там" и где собственно требовалось, как одно из условий представить портфолию, в том числе и с эротикой.

Будучи неглупой девчонкой, Вера достаточно быстро поняла, что этот конкурс — очень мутное разводилово и на бабки и с более чем темной перспективой. Остался на память портфолио, да воспоминание разговора с толстым пожилым фотографом, который ее снимал. У него была четкая градация женщин в обнаженном виде и Вере эта градация пришлась по вкусу. Теперь она всегда тут же прикидывала, как выглядит та или иная особа в натуральном виде — голяком, нагишом, голой или обнаженной. У толстяка фотографа было еще две градации — царственно и божественно обнаженной, но эти оценки для посторонних баб, по мнению Веры никак не годились. В конце-концов она не занималась фотографией и ей было достаточно просто определить — приятно смотреть на чужое тело или лучше бы закутать это тело в рогожу, или во что там раньше закутывали всякое непотребство.