Литконкурс Тенета-98 - Автор неизвестен

Из подъезда выходят порознь. Как шпионы.

Мужчина удаляется. Независимый, энергичный, облегченный. Отчего-то чуть-чуть вороватый. Лариска смотрит ему вслед, и фривольный ее язычок, по обыкновению протолкнувшись сквозь утратившие бдительность губы, исполняет замысловатые пируэты. Пора двигаться и ей.

..Рабочий день начинается неудачно. Одна из подруг не вышла на работу, Лариску переводят этажом ниже, а скучнее отдела мужских брюк вряд ли что можно придумать. "Угораздило же Катьку заболеть!" — горюет про себя Лариска. Изящный каблучок нервно постукивает о цементную серость магазинного пола, однако нос по-прежнему смотрит вверх, настроение у нее боевое. Свет электрических ламп усиливает сияние Ларискиных глаз, форменный халатик сидит на ней более чем загадочно — еще бы, ведь он скрывает… Впрочем, об этом не вслух. Во всяком случае Ларискины глаза похожи на транспаранты с надписями: "Не вашего ума дело!..". Время раздвигается бесконечной лесенкой. Вереница товаров в обмен на квадратики чеков.

Он, (а Он — Военный в отставке), входит в магазин. Он желает выбрать себе штатские брюки. Крейсерской башней голова его совершает полуоборот. Он видит серые прилавки, болотного цвета продукцию, но — стоп… Что это?.. Красная помада, хулиган-язычок, глазки к потолку, хлопанье длиннющих ресниц, электрические разряды. Улыбка раздвигает его глиняные неподатливые губы: отчего хочется выкрикнуть: "Спасибо нашей любимой, за наше счастливое…!"

Печатный шаг сродни печатному прянику, — по крайней мере, для Лариски. "Мамзель! То есть, прошу прощения, леди… Мне бы штаники. Так сказать, подобрать…" — смущенный кашель в кулак.

Лариска перестает хлопать ресницы: мило улыбается в ответ. Штаники-штанишки, мальчишки-шалунишки. И возраст здесь ни при чем…

"Позвольте предложить это… А может вот это… С Вашей фигурой… С Вашим ростом… Вам все пойдет…" — главное для Лариски не забыть о своих искусно напомаженных губах и язычке.

"Может быть, я одену, а Вы посмотрите?… Так сказать, оцените взглядом профессионала!" — Военный шагает в примерочную. В кабинку — нырк, занавесочку — дерг. Шуршит одежда, свиристят легкие. Судя по всему военный старается. Во всяком случае укладывается в положенные сорок пять секунд. Знай нашу старую гвардию!.. Снова занавесочку — дерг, и Лариске: "Пожалуйста! Вот он я…"

Лариска умело поправляет на нем изделие, одергивает, поглаживает. Ее глазки светятся: " Ах, замечательно! Я вам сразу об этом говорила, а вы сомневались… Что вы, что вы!.. Женскому мнению мужчина должен и обязан доверять!" — под эти слова Ларискин наманикюренный пальчик покачивается из стороны в сторону. Лак на ее ноготках, само собой, ярко-красный, и оттого торжественность момента проступает все более явственно. Неутомимый язычок придает картине лукавую пикантность.

"Понимаете, здесь такое все не располагающее, и вдруг Вы… Однако, разрешите предложить… Так сказать, не променаднуться ли нам ближайшим вечером?… То есть, например, завтра, например, в театр?.."

От куртуазности собственных слов Военный потеет. Нервически-настороженный козырек форменной фуражки разделяет волнение хозяина настолько, что в знак солидарности и сам покрывается испариной.

Конечно, да! Или нет?.. Как же нет, если да! Иной ответ попросту немыслим. Но надо выждать. Хотя бы секундочек пять… Раз, два… Да нет, слишком долго! Ларискина головка манерно склоняется.

Обеденное время застает ее сидящей на стуле: ноги — в примерочной, тело — в отделе. В глазах ни следа от недавнего строгого транспаранта — он погиб, задохнулся в сладостном театральном дыму. Завтра! Все будет завтра!

***

Военный ждет около театра с синеньким робким букетиком, завернутым в нагловато-шуршашую, расписанную серебристыми звездами бумагу. Лариска воробышком подлетает к нему. Впрочем, не воробышком, — ласточкой.

"Ах, спасибо! Это так мило с Вашей стороны! Я тронута… — Она жеманно приседает. Приседания кажутся ей пиком великосветского этикета. — А я тоже с цветами… Да нет, это не Вам! Это актеру. Любому, кто понравится."

"А-а… Я как-то не догадался…"

Для актера Лариска выбрала желтые цветы. Желтые цветы это, знаете ли, не столь банально, сколь красные. И еще, — в желтом есть некая внутренняя сдержанность. Не суровость, не холодность, как в белых, а именно сдержанность. Ну, и женская неопределенность в них тоже имеется. Этакое ни «да», ни «нет». Все вместе и ничего конкретного.

В фойе театра они покупают программку. Без программки нельзя. Дело не в традициях, дело в возможности покровительственного жеста, в едва уловимом шике. Шике копейкотрясения, дескать, "и для нас все доступно!".

"Места сбоку, — объясняет военный, — но это не страшно. Мы на первом ряду, и все будет видно замечательно." — он хлопочет вокруг усаживающейся на место Лариски. Его военная форма рядом с Ларискиным рюшечным кружевным платьишком выглядит покровительственно. Лицо военного выдает между тем некоторую неуверенность. Да и какая уверенность, когда рядом такое кисейное создание; кашлянешь неловко — и улетит.

Свет под потолком медленно умирает, начинается лицедейство.

Спектакль глубок. На сцене пятнадцать человек — все в черном с поднятыми вверх руками — раскачиваются в такт собственным утробным чувственным завываниям "М-м-м… М-мм…" Звук нарастает и убывает, артисты поочередно набирают в грудь воздуха. Лица у них багровы, как у трубачей. Вперед балетным шагом выдвигается щуплая дама с вдохновенным лицом и крашенными черной помадой губами. Даме лет сорок. Помахивая хвостиками светлых косиц, она зычно, но вместе с тем задумчиво, начинает вещать: "Подставьте лицо полной загадочности! Затолкайте себя в себя и обнаружьте там пространство! И поймите, что человек удивительно постоянен в стремлении достичь чего-то противоположного реально имеемому в данную секунду!.."

Трубное «м-м-м» достигает апогея. Все, кто сидят в первых рядах, буквально глохнут. Дама права. В данную секунду им хочется иметь что-то противоположное шумному «м-м-м».

Конец первого действия.

Антракт.

Военный стоит в театральном буфете. В очереди. Лариска терпеливо ждет за столиком, время от времени бросает в сторону кавалера изучающий взор: "А в общем он ничего. Галантный… Разве что потеет сильно…" А Военный и впрямь потеет. Виноваты волнение и непривычная обстановка. Вот если бы на плацу или в спортивном городке!.. Уж там бы — да! Там бы он ей показал. Мог бы даже на турнике подтянуться. Разика три или четыре. А здесь все иначе. Руки у него влажные, и оттого стаканы апельсинового сока приходится нести с особой осторожностью: тем более, что это первый рейс от буфетной стойки. Осрамиться никак нельзя! Ну просто никак!.. И он старается, как может. Бисеринки влаги покрывают лицо. После второго рейса на столе перед Лариской появляется картонное блюдечко с кокосовыми пирожными.

"Если, конечно, не возражаете…"

"Женщины боятся за лишние граммы?… Это не про меня!" — Лариска смеется. Ярко-красный ее ротик хищно растворяет створки, пирожные обречены. Он благоговейно смотрит на Лариску: "Какая замечательная девушка! Как она их! Одно за другим. И зубки у нее какие!.."

Звонок. Еще звонок. Звонок — уже последний, пробуждающий. И следом за ним Ларискин голос: "Вы ничего так и не съели. И сок не пили…"

Он мужественно встряхивается. Ничего!.. И ели когдато, и пили…

Второе действие. Массовка — мужчины и женщины в русских народных костюмах праздно разгуливают по сцене на фоне надписи: "Самодостаточность — она везде одинакова!". Вперед выступает Некто с лопатой наперевес. Одна из актрис бросает ему под ноги пластмассовую змеиную голову, цвета хорошо вылежавшихся костей. Некто остервенело стучит лопатой по муляжу, а массовка в это время скандирует: "Человек сам хозяин своей судьбы! Так что — хозяйствуйте! Хозяйствуйте! Хозяйствуйте! Мешать не будем!" За кулисами временами утробное «м-м-м», как бы подчеркивающее конфликтную сторону момента. Зрители сосредоточенно глядят на сцену. Многие восхищены и растроганы. Стекают по вискам капли пота, по щекам — умиленные слезы. Великая сила — искусство! Равнодушных нет!

Занавес. Спектакль окончен.

***

..Он провожает ее домой, ощущая каждой клеточкой своего упакованного в форму тела Ларискину легкость и молодость. Усталый тротуар терпеливо отвечает их шагам приглушенным отзвуком. Угадывает точно и в такт каждому: ей звонким цоканьем, ему — мягким шорохом.

"Что это?" — Лариска останавливается перед лежащим у газона мешком. Осторожно заглядывают внутрь, в мешке — картошка. "Потерял кто то… — ворчит Военный и, хозяйственно вскинув мешок на плечо, продолжает: — Вам отнесем. Есть будете, варить, жарить." Лариска немного смущена — на театральном лаковом флере первая царапинка. Военная форма, пыльный мешок и вечернее платье явно не сочетаются… Но перечить она не решается. Он — Военный, ему виднее.