Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Но не предполагается же, чтоб люди должны были быть в пропорцию с домами, в которых они живут, подобно улиткам, – заметила, смеясь, Магги. – А что, сестры мистера Геста великанши?

– Ах, нет! они и нехороши собою, то есть не красавицы, – отвечала Люси, раскаиваясь уже мысленно в этом колком замечании. – За то он так хорош собою, по крайней мере все это находят.

– Хотя ты и в состоянии разделять это мнение?

– Я право не знаю, – сказала Люси, покраснев. – С моей стороны было бы неблагоразумно подстрекать твое воображение: может, быть, ты и разочаруешься, может быть, ты ожидаешь чего-нибудь лучшего. Но для него я приготовила великолепный сюрприз. То-то я над ним посмеюсь, хоть я тебе и не скажу, в чем дело!

Люси встала со скамейки и, отойдя немного, начала пристально осматривать Магги, точно как будто она усаживала ее для картины и желала видеть весь эффект ее позитуры.

– Останься минуту, Магги, – сказала она, склони в на бок свою хорошенькую головку и любуясь кузинкой.

– Ну, а теперь что прикажете? проговорила Магги, с томной улыбкой, вставая с кресла и устремив глаза свои на воздушную, нежную фигурку Люси, казавшуюся совершенно второстепенной при ее шелковом чудесном платье, обшитом крепом.

Люси с минуту безмолвно смотрела на Магги, наконец она – воскликнула:

– Я не могу понять, каким чудом ты, Магги, всегда кажешься лучше в старых, изношенных платьях, хотя действительно тебе необходимо иметь теперь новое платье. Но знаешь ли, я прошедшую ночь старалась себе представить тебя в хорошеньком, новомодном платье; но сколько я ни думала, а ничего не могла придумать, что б тебе больше шло, как это затасканное мериносовое платьице. Мне бы хотелось знать, казалась ли Мария Антуанетта величественнее обыкновенного, когда ее платья были заштопаны на локтях. Если б я, например, надела такие лохмотья, то никто на меня не обратил бы внимание, я бы сделалась просто никуда негодной ветошкой.

– Совершенно-справедливо, – сказала Магги с смешной торжественностью: – и тебя бы вымели за одно с паутинами и всяким сором и ты очутилась бы под решеткой, подобно Сандрильйони. Можно мне теперь сесть?

– Да, теперь можно, – отвечала, смеясь, Люси. Потом, с видом серьезного раздумья, она сняла с себя свою большую брошку. – Ты должна, однако, продолжала она: обменяться со мною брошками: твоя маленькая бабочка совсем не идет к тебе.

– Но не испортит ли это великолепный эффект целого? – спросила Магги, садясь, с видом смиренного послушание.

Люси, между тем, встав опять на колени, начала отстаивать презренную бабочку.

– Как бы я желала, продолжала Магги: – если б мать моя разделяла твое мнение; а то она вчера еще сокрушалась, что это мое лучшее платье. Я последнее время откладывала деньги на уроки, ибо я никогда ничего не сделаю, если не буду более знать, чем теперь.

Магги при этом вздохнула.

– Полно, выкинь из головы эту дурь! – сказала Люси, прикрепляя брошку на хорошенькой шейке Магги. – Ты забываешь, что ты более не в скучной школе и не имеяшь надобности штопать детское белье. Не принимай на себя этого грустного вида.

– Да, – сказала Магги: – вид этот мне свойствен; я похожа на того бедного белого медведя, которого я видела на выставке. Мне казалось, он так поглупел от привычки все вертеться взад и вперед в своей узкой клетке, что если б его выпустили на волю, он бы продолжал вертеться. Право, несчастье превращается скоро в гадкую привычку.

– Но я тебя подвергну дисциплине удовольствия, которая заставит тебя забыть твою гадкую привычку, – отвечала Люси, смотря с любовью на Магги и рассеянно прикалывая на свой воротничок черную бабочку.

– Ты милое, крошечное созданьице, вскричала Магги, в припадке энтузиазма, ей столь свойственном: – ты так наслаждаешься чужим счастьем, что, мне кажется, ты бы обошлась без него для себя. Как бы я желала походить на тебя!

– Я никогда этого не испытала, – заметила Люси. – Я всегда была так счастлива. Я право не знаю, могу ли я перенести много горя и тревог; ведь, кроме матушкиной смерти, я не видала несчастья. Ты же, Магги, чрез многое прошла, многое испытала и, я уверена, ты не менее моего сочувствуешь другим людям.

– Нет, Люси, – отвечала Магги, тихо качая головой: – я не наслаждаюсь чужим счастьем подобно тебе, ибо, иначе, я бы чувствовала себя более довольной. Я сочувствую всем в горе; я не думаю, чтоб я кого-нибудь могла бы сделать несчастным, но часто я себя ненавижу за то, что по временам меня сердит чужое счастье. Кажется, я с годами становлюсь все хуже и хуже, более и более себялюбивой. Это меня, просто, устрашает.

– Я не верю этому, Магги, – сказала Люси, с тоном увещевание, – Все это ничто иное, как грустное воображение; все это оттого, что тебя гнетет твоя скучная, тяжелая жизнь.

– Быть может, и это, – сказала Магги и веселая улыбка рассеяла все тучи, омрачившие ее светлое личико. – Быть может, продолжала она, откидываясь на спинку кресел: – причиной этому и школьная пища, водянистый рисовый пудинг с синицами. Надо надеяться, что все скоро пройдет, благодаря яичницам, приготовляемым моею матерью, и особливо благодаря этому красавцу.

Магги, сказав это, взяла со стола близь лежавшую книгу «The sketeh Book» (Альбом, или книга очерков) (Известное сочинение Вашингтона Ирвинга.)

– Идет ли мне показаться людям с этой брошкой? – спросила Люси, подходя к зеркалу.

– Ах, нет! Если мистер Гест увидит ее на тебе, то убежит просто из комнаты. Лучше надеть другую, да поскорее.

Люси поспешно вышла из комнаты. Однако Магги не воспользовалась этим случаем, чтоб читать, она, напротив, уронила книгу на колени. Глаза ее устремились к окну, из которого она могла видеть богатые группы весенних цветов, освещаемые солнечными лучами, и длинную изгородь из лавровых деревьев и вдалеке светлые, серебряные струи дорогой для нее Флосы, казавшейся издали как бы спящей. Свежий запах цветов распространялся сквозь одно по всей комнате, а веселое пение и щебетанье птиц раздавалось в воздухе. На глазах Магги невольно выступили слезы. Вид всего старого, знакомого, вызвал в ней столько горьких воспоминаний, что она могла наслаждаться возвращением матери спокойствия и братской дружбой Тома, только на столько, на сколько мы способны наслаждаться известием о счастье друзей наших. Она сама не разделяла этого счастья. Память и воображение слишком много ей говорили о лишениях, чтоб она могла вкусить всю прелесть мимолетного настоящего. Ее будущее казалось ей еще хуже прошедшего; ибо, после стольких лет добровольного самоотречение, опять начали терзать ее прежние желание и стремление. Печальные дни ее неприятных занятий ей казались все тягостнее; эта жизнь, напряженная и разнообразная, которой она так долго ждала и в которой она отчаивалась, жизнь эта делалась ей нестерпимой. Скрип дверей возвратил ее из мира мыслей опять в мир действительный, и, поспешно обтерев слезы, она начала перевертывать листы своей книги.

– Я знаю, Магги, одно удовольствие, пред которым не устоит твоя грусть, – сказала Люси, входя в комнату. – Это, музыка, и я намерена тебе в этом отношении сделать настоящий праздник. Я хочу, чтоб ты играла по-старому. Помнишь, ты в Лортоне всегда лучше меня играла.

– Как бы ты смеялась, если б только видела, как я по нескольку раз переигрывала детские пьески моим ученицам только для того, чтоб иметь удовольствие прикасаться к этим, дорогим мне, клавишам. Но, право, я не знаю, могла ли бы я теперь сыграть что-нибудь труднее какой-нибудь песенки, например: «Прочь, скучная забота!»

– Я помню, как ты, просто, с ума сходила от радости, когда приходил песенник, – сказала Люси, принимаясь за свое шитье. – Мы бы могли петь все твои любимые старые песни, если б я только была уверена, что ты не разделяешь мнение Тома о некоторых предметах.

– Кажется, ты в этом можешь быть хорошо уверена, – отвечала Магги с улыбкою.

– Мне бы следовало скорее сказать об одном предмете. Ибо если ты разделяешь его мнение в этом случае, то нам придется долго нуждаться в третьем голосе. Сент-Оггс так беден певцами. Просто один Стевен и Филипп Уоким хоть кое-что смыслят в музыке и могут петь.

Люси, сказав это, подняла глаза с своей работы и посмотрела на Магги; лицо последней заметно изменилось.

– Тебе больно даже и слышать это имя, Магги? В таком случае, я более и говорить не буду. Я знаю, Том не может видеть его и всячески старается избегать его.

– Я вовсе не разделяю мнение о нем Тома, – сказала Магги, встав и подходя к окну, как бы желая более насладиться прекрасным видом. – Мне Филипп Уоким всегда нравился, с самого детства, с тех пор, как мы виделись в Лортоне. Он так был добр до Тома, когда тот сломал себе ногу.

– Как я рада, – воскликнула Люси. – Так ты не будешь против того, чтоб иногда он заходил к нам, ибо тогда мы будем в состоянии гораздо более петь, чем без него. Я очень люблю Филиппа и только желала бы, чтоб он не так принимал к сердцу свои физические недостатки. Верно, в них кроется и причина его грусти и резкости. Конечно, жалко видеть его бедную, маленькую, фигурку и его бледное лицо посреди здоровых, рослых людей…