На границе света - Керстин Гир

счастливой пары, мол, есть такая песня. А теперь и я превратился в безнадёжного романтика. Не хватало только, чтобы я сам написал песню и исполнил её Матильде. Аккомпанируя себе на укулеле.

«Куда она запропастилась? Почему так долго не приходит?»

Мне так хотелось обнять её, прямо сейчас. И поцеловать.

На секунду загорелся экран моего телефона. Пришёл ответ от Матильды. Я пробежал глазами строчки и вздрогнул. Что это за бред? Кажется, сообщение предназначалось вовсе не мне. В недоумении я вперился глазами в телефон, раз за разом перечитывая сообщение. Никакого моментального прозрения я не испытал, скорее, это было что-то вроде медленного проблеска реальности, который постепенно перерос в настоящее пламя. Оно жгло меня изнутри и причиняло такую боль, что мне пришлось крепко схватиться за костыли, чтобы не упасть. В тот же момент в дверь позвонили. Во мне ещё теплилась надежда, что всё это какая-то ошибка или игра моего подсознания. Но до смерти испуганное лицо Матильды не оставляло никаких сомнений – нет никакой ошибки. Передо мной стояла девочка, которую моя мама наняла специально для того, чтобы та обо мне заботилась. Одно надо признать – со своей работой она справилась блестяще.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

– Вот и ты, – сказал я, сам удивившись, насколько непринуждённо звучал мой голос. – Поехали, что ли?

В отличие от меня, Матильда не смогла произнести ни слова. Она лишь еле заметно кивнула, когда с ней поздоровался мой папа. Затем Матильда выкатила коляску из дома, а папа – ха-ха – пожелал нам отлично провести день. Она торопливо приладила подножку и беззвучно ждала, пока я усядусь. Я протянул ей костыли, как делал это всегда, и, осознав привычность этой процедуры, почувствовал себя ещё более несчастным. Обычно Матильда за секунду пристёгивала костыли к коляске, но сегодня она сама с трудом стояла на ногах, поэтому прошло несколько долгих минут, пока моя коляска сдвинулась с места.

Мы не могли сейчас смотреть друг другу в глаза, но моё застывшее выражение лица не менялось. Я боялся, что не смогу больше сдерживать свои чувства, если хоть на секунду сниму эту маску. Правда, я и сам до конца не понимал, что же я, собственно, чувствую. Я ощущал лишь невероятную боль.

«Ну почему она молчит?»

Несколько раз Матильда глубоко вздохнула, но так и не произнесла ни слова. Мы молча проехали мимо цветочной лавки, пересекли площадь и остановились на трамвайной остановке. Лишь здесь, в шуме приближающегося трамвая, она пробормотала:

– Мне очень жаль.

Даже не знаю почему, но её слова меня ужасно разозлили. При этом я был рад наконец-то почувствовать хоть что-то кроме боли.

«Значит, ей понадобилось целых пять долгих минут, чтобы произнести три несчастных слова?»

Я дождался, пока она завезла коляску в трамвай, пристегнула её и в изнеможении опустилась на сиденье рядом со мной.

– О чём именно ты жалеешь? – спросил я.

Мой голос даже отдалённо не передавал всю бурю чувств, которая царила сейчас в моей душе. Матильда прикусила нижнюю губу, будто обдумывая ответ.

– Что не рассказала тебе об этом, – наконец ответила она. Матильда говорила так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать её слова. Трамвай был почти пустым, никаких лишних свидетелей. – Но я не знала, как это сделать. И боялась, что ты неправильно всё поймёшь. Кроме того, я пообещала твоей маме ни о чём тебе не рассказывать. Ей было очень важно, чтобы ты верил, будто я по собственному желанию к тебе прихожу. А то, что я настырно предлагаю помощь и странно себя веду, – это часть моей работы.

– Понимаю, – сказал я. – И сколько же она заплатила, чтобы ты стала настырной и странной?

– Я же не… шестнадцать евро в час. – Матильда потупилась.

«Хорошо, что она опустила голову. Видеть эти виноватые глаза я просто не могу, они приводят меня в настоящую ярость. Как мне хочется схватить её за плечи и тряхануть. А ещё… поцеловать. О боже, как же мне хочется её поцеловать».

От этого желания я злился ещё сильнее.

– Я верну все деньги, – прошептала она, и я с трудом оторвал взгляд от её губ.

– Зачем же? – криво улыбнувшись, сказал я. – Ты их заработала тяжёлым трудом и отлично справилась со своей миссией. – Я с удовлетворением увидел, как она содрогнулась. – Я ведь действительно поверил, что ты посещаешь бедолагу-инвалида, как ты выразилась, по собственному желанию.

– Так оно и было. – Она с мольбой подняла на меня глаза. – Я ведь… Я и представить себе не могла, как будут развиваться события. А твоя мама очень волновалась, что ты закрылся от всего мира. Ей казалось, что, если я тебя немного развлеку, это поможет тебе не замкнуться в себе.

Я поднял бровь:

– Значит, вот как называется твоя должность? Развлекательница? – Я был вне себя от злости. («Не нужно мне рассказывать о том, что наделала моя мама и какие у неё были мотивы. С мамой я сам потом разберусь. А вот Матильда…») – И как же отреагировали твои родители на то, что ты работаешь развлекательницей? – спросил я.

– Я им… – Матильда запнулась. Почти беззвучно, одними губами, она прошептала: – Ты моя новая внешкольная нагрузка. Иначе они придумали бы мне другое задание, чтобы заполнить свободное время после уроков. Тогда мне пришлось бы помогать госпоже Харфнер во время детской службы.

«Ах, вот, значит, как обстоят дела. Внешкольное задание. Замечательно».

Трамвай остановился, и его заполнила шумная группа детишек с маленькими рюкзачками за спинами. Воспитательницы кричали, что каждый из них должен найти свою пару и крепко держать её за руку, но малыши уже разбежались по всему вагону. До самой нашей остановки воспитательницам так и не удалось их пересчитать, потому что шумные детсадовцы постоянно бегали и менялись парами. Воспитательницы по очереди выкрикивали имена. Вид у них был такой, будто они вот-вот потеряют сознание от ужаса или их вынесут из трамвая с сердечным приступом. Ещё совсем недавно в такой ситуации мы с Матильдой многозначительно переглянулись бы и улыбнулись друг другу. Но сейчас каждый из нас развернулся к своему окну. Мы даже не смотрели друг на друга.

Этот вынужденный перерыв ничего хорошего не принёс: на пути от остановки до клиники Северина я чувствовал себя таким же злым, как и прежде. А кроме того, обиженным, пристыженным, грустным, расстроенным, растерянным… Казалось, чем дальше, тем больше эмоций вплеталось в этот клубок. Я и сам не понимал, почему мне так плохо. Ведь я вёл себя так по-детски! И так