Романы. Повести. Рассказы. В двух томах. Том 2 - Жюль Верн

А что во время этой стоянки поделывают капитан Сароль, его малайцы и новогебридцы, принятые на Самоа? Ничего особенного. Они не съезжают на берег, так как им хорошо знаком Вити-Леву: они уже бывали на нем во время каботажных плаваний либо работали там на плантациях. Они предпочитают оставаться на Стандарт-Айленде и все обследуют его, усердно посещая город, порты, парк, поля, батареи Кормы и Волнореза. Еще несколько недель, и благодаря доброжелательному отношению Компании, благодаря губернатору Сайресу Бикерстафу эти славные люди, после пятимесячного пребывания на плавучем острове, высадятся на родном берегу.

Иногда наши артисты беседуют с Саролем, который отличается недюжинным умом и бегло говорит по-английски. Сароль с восторгом рассказывает им о Новых Гебридах, о туземцах этих островов, о том, что они едят, какова их кухня. Последнее особенно занимает «Его высочество». Тайная мечта Пэншина — открыть какое-нибудь новое кушанье, рецептом которого он мог бы одарить гастрономические клубы старушки Европы.

Тридцатого января Себастьен Цорн и его товарищи, в распоряжение которых губернатор предоставил одну из электроходных лодок Штирборт-Харбора, покидают Стандарт-Айленд с намерением подняться вверх по течению Ревы, одной из главных рек острова. Кроме них, в лодке находятся командир, механик и два матроса с туземным лоцманом. Тщетно предлагали Атаназу Доремюсу присоединиться к экскурсантам. Учитель грации и изящных манер совершенно лишился чувства любознательности. Кроме того, в его отсутствие к нему может прийти ученик, и потому он предпочитает не покидать танцевального зала казино.

Лодка хорошо снаряжена и снабжена провиантом, так как в Штирборт-Харбор раньше вечера ей не вернуться. Около шести часов утра она выходит из бухты Сува и плывет вдоль побережья до бухты Рева.

В этих местах не только много рифов, но имеются также в большом количестве акулы, и надо остерегаться как тех, так и других.

— Эх, — говорит Пэншина, — ваших акул не назовешь людоедами соленых вод!.. Английские миссионеры, наверно, обратили их в христианство, как они обратили фиджийцев!.. Держу пари, что эти чудовища потеряли вкус к человечине.

— Не полагайтесь на это, — отвечает лоцман, — а кстати не доверяйте и фиджийцам из дальних районов острова.

Пэншина только пожимает плечами. Пусть ему не рассказывают сказок о так называемых людоедах, которые не людоедствуют теперь даже по праздникам!

Что касается лоцмана, он превосходно знает бухту и течение Ревы. На этой довольно большой реке, называемой также Ваи-Леву, прилив ощущается на расстоянии сорока пяти километров, и лодки могут по ней подниматься километров на восемьдесят.

Вблизи устья ширина Ревы превышает сто туазов.[60] Она течет среди песчаных берегов, низких слева и крутых справа, где бананы и кокосовые пальмы резко выделяются на фоне всей прочей зелени. Ее настоящее название Рева-Рева, сообразно тому удвоению слов, которое распространено почти повсеместно среди народностей Океании.

И разве, как замечает Ивернес, это не подражание детскому произношению, которое мы находим во всех этих «па-па», «ма-ма», «бай-бай», «ням-ням» и т. п.? Ведь и вправду, туземцы едва-едва вышли из младенческого возраста!

Выйдя из устья реки, лодка проплывает мимо деревни Камба, утопающей в зелени и цветах. Чтобы иметь возможность использовать всю силу приливной воды, остановки не делают ни там, ни в деревне Найтасири. К тому же как раз теперь деревня со всеми ее домами, жителями и даже омывающими ее водами Ревы объявлена на положении табу. Туземцы никому не дали бы высадиться здесь. Табу — обычай, если и не слишком достойный уважения, то во всяком случае весьма уважаемый (Себастьен Цорн кое-что об этом знает), и поэтому к данному табу относятся с должным уважением.

Когда экскурсанты проезжают мимо Найтасири, лоцман обращает их внимание на высокое дерево, отдельно стоящее на побережье.

— А что в нем примечательного, в этом дереве?.. — спрашивает Фрасколен.

— Ничего, — отвечает лоцман, — кроме того, что его кора от корней до кроны испещрена насечками. А насечки обозначают количество человеческих тел, сваренных в этом месте, а затем съеденных…

— Так булочник зарубками на палке отмечает количество выпеченных булок, — говорит Пэншина и пожимает плечами в знак недоверия.

Но он не прав. На островах Фиджи людоедство было особенно распространено, и следует заметить, оно и сейчас не окончательно исчезло. В глубине острова оно удержится еще долго у племен, любящих «полакомиться». Именно «полакомиться», ведь по мнению фиджийцев с человечиной ничто не может сравниться по вкусу и нежности; говядине до нее далеко. Если верить лоцману, некий вождь по имени Ра-Ундренуду, ставил в своих владениях высокие камни, и когда он умер, их оказалось восемьсот двадцать два.

— И знаете, что обозначали эти камни?..

— При всех своих исполнительских способностях мы не можем догадаться, — отвечает Ивернес.

— Они означали количество людей, которых сожрал этот вождь.

— Сам?..

— Сам!

— Хороший был едок! — только и отвечает Пэншина, у которого составилось свое собственное мнение насчет этих «фиджийских россказней».

Около одиннадцати часов на правом берегу раздается звон колокола. Среди зелени, в тени кокосовых пальм и бананов, возникает деревня Наилилли, состоящая из нескольких соломенных хижин. В ней находится католическая миссия. Туристы высказывают пожелание задержаться тут на часок, пожать руку миссионеру, своему соотечественнику. Механик не возражает, и лодку пришвартовывают к древесному пню.

Себастьен Цорн с товарищами сходят на берег и, пройдя не более двух минут, встречают настоятеля миссии.

Это человек лет пятидесяти, с открытым лицом и энергичной внешностью. Радуясь тому, что может приветствовать французов, он уводит их в свою хижину в центре деревни, имеющей около сотни жителей фиджийцев, и настаивает на том, чтобы прибывшие согласились отведать туземного угощения. Пусть они успокоятся — речь идет не об отвратительной каве, а о напитке или, вернее, бульоне, довольно приятном на вкус, из цирей — ракушек, в большом количестве попадающихся на берегах Ревы.

Миссионер все свои силы отдает пропаганде католичества, однако это не обходится без трудностей, ибо серьезным конкурентом для него является обосновавшийся неподалеку уэслианский пастор. В общем, он доволен достигнутым, но признает, что очень и очень нелегко ему отучить новообращенных христиан от приверженности к «букало», то есть человеческому мясу.