Школа добродетели - Айрис Мердок

Макс Пойнт потянулся вперед и ухватил Эдварда за локоть своей костистой подагрической рукой. Эдвард и сквозь материю почувствовал его ногти. Он оттолкнул от стола свой стул и вырвал руку.

— Извините. Извините, но я не Джесс, я ищу моего отца. Извините, бога ради, я знаю, что похож на него…

— Джесс, не обманывай меня снова… не бросай меня опять, ради всего святого. Я умру, если ты…

— Я не Джесс! — воскликнул Эдвард и отпрыгнул в сторону от несчастной костлявой руки, тянущейся к нему через стол.

— Ты не Джесс; а кто же тогда?

— Я его сын.

— Ты лжешь. У него нет сына. Ты пришел мучить меня.

— Нет… пожалуйста… я хочу вам помочь… позвольте мне вам помочь.

— Грязный демон, призрак, я тебя знаю! Ты уже заглядывал сюда, прикидывался Джессом. Но меня ты не проведешь. Джесс мертв, и это ты его убил, ты, дьявол. Ты его убил и надел его кожу. Я знаю ваши повадки — ты надел его лицо, а под ним у тебя нет лица, только грязь, кровь и дрянь. Я чувствовал, как ты подкрадывался ко мне ночью, прижимался ко мне, грязный злобный призрак… А Джесс мертв, мой прекрасный Джесс мертв… Уходи от меня. Я тебя убью!

Макс Пойнт вскочил со стула и схватил шпатель с табуретки за своей спиной. Эдвард увидел, как сверкнуло лезвие, повернулся и бросился прочь, к свету полуоткрытой двери. Поднимаясь по ступеням, он оглянулся через плечо и увидел, как Макс Пойнт метнул нож в одно из полотен.

— Значит, он принял тебя за Джесса, — сказал Томас.

— Да. А потом сказал, что я — дьявол, прикидывающийся Джессом. И что Джесс мертв, а я убил его.

Эдвард в конечном итоге все-таки решил пойти к Томасу. Потребность поговорить хоть с кем-нибудь была слишком сильна, а Томас оставался единственным человеком, кому он мог открыться. Эдвард рассказал ему о Сигарде, но, конечно, умолчал о Гарри с Мидж и о Стюарте. Он не хотел, чтобы Томас пригласил к себе Стюарта и начал допрашивать его. И без того хватало неразберихи. Только когда Эдвард принял решение поговорить с Томасом, мысль о тайном романе отчима с женой Томаса выкристаллизовалась в его голове и прочно осела там. Это странное приключение в Сигарде, появление «мистера и миссис Бентли», вторжение Джесса, поцелуй Джесса и Мидж — все это Эдвард вспоминал как сон, как фантасмагорическую прелюдию к случившемуся на следующий день. Он не считал своим долгом сообщать о том, чему стал свидетелем, и не знал, известно ли Томасу о романе его жены. Эдварда больше заботили собственные проблемы и печали. Все остальное было непонятным и отвратительным пятном на краю картины. Недавно он почувствовал грусть оттого, что не может радоваться баржам, а сейчас немного переживал из-за того, что не может больше болеть за своего любимого отчима и за Мидж, к которой питал когда-то детские романтические чувства, и что драма, разыгравшаяся так близко, не интересует его. Чужая боль нередко утешает черствые сердца, если только не перехлестывает через край. О Томасе Эдвард не беспокоился. Томас был сильным человеком, он сумеет о себе позаботиться в любых обстоятельствах. Подумав об этом, Эдвард испытал мимолетный страх за Гарри — страх за того, кто (пусть и не в прямом смысле слова) все же был его отцом.

«Есть вещи, о которых лучше не думать», — решил он.

— И он назвал меня призраком. Надо же — я не только видел призрака, но и был таковым!

— Значит, тебе кажется, что он сказал: «Джесс мертв, он утонул»?

— Нет, думаю, это я выдумал, присочинил позже… я не могу больше доверять собственным мыслям и памяти. Он сказал, что ему снился лже-Джесс весь в крови и грязи.

— Давай-ка оставим Макса Пойнта…

— Это так ужасно, — сказал Эдвард. — Все его бросили. Можем мы что-нибудь сделать для него? Он совсем один, он пьет и когда-нибудь допьется до смерти.

— Что поделаешь, если он так хочет. Людям нравится так жить, и остановить их крайне трудно.

— Нужно, чтобы они не давали ему алкоголя.

— И он будет счастлив? И кто такие эти «они»? Ты, например?

— Я ничего не могу. Я имел в виду кого-нибудь из социальных работников. Он сказал, что какая-то женщина приносит ему еду…

— Тогда она, наверное, знает ситуацию.

— Но я все же чувствую… вы бы не могли к нему сходить?

— Нет. Но я позвоню в местную социальную службу. — Томас сделал пометку в своем блокноте. — А теперь о тебе. О человеке, который собирается расцветать на несчастьях.

— Томас, не надо так шутить.

— Я абсолютно серьезен.

— Стюарт сказал: пусть оно горит, но брось туда что-нибудь хорошее.

— Он хотел, чтобы ты, страдая, не прятал голову в песок, как страус, а нашел в своей собственной душе истину и надежду. Я хочу того же.

— Он впал в религию, а вы — ученый; от обоих мало проку, когда человек в аду.

Томас помолчал, внимательно глядя на Эдварда.

— Похоже, ты придаешь слишком большое значение тому, что Пойнт принял тебя за призрака. Давай-ка вернемся к тому, что ты увидел, как тебе показалось. Сейчас эта картина не стала для тебя более ясной? Мы говорим уже два часа.

— Я попусту трачу ваше время.

— Замолчи и продолжай.

— Нет. Я думал, что если мне удастся рассказать вам от этом, то вы сможете задать мне вопросы и я, по крайней мере, вспомню что-то очень важное. Это не могло быть взаправду… но ведь я прикоснулся к перстню… кажется, его глаза были открыты… я выпил тот сок, а в нем наверняка был наркотик.

— И ты сказал, что почувствовал себя неважно. Тебя лихорадило? Ты не сказал об этом Брауни. Как по-твоему, о чем это говорит? Ты верил, что увиденное тобой — иллюзия, или нет?

— Томас, не запутывайте меня, так я не могу думать. Не знаю… Я уже решил, что это было что-то ужасное…

— Ты пришел в выводу, что он, возможно, пребывал в трансе и в твоих силах было спасти его?

— Я не знаю… Я чувствовал, что никогда не смогу заставить себя кому-то рассказать об этом и тем самым оказаться в его власти. Узнай об этом кто-то один, узнали бы и все. Это стало бы последним ударом судьбы, я был бы заклеймен. А в особенности нельзя было говорить Брауни. Я бы не вынес, если бы она стала считать меня больным, прокаженным, сеющим повсюду смерть. Она бы поняла, что несчастье с Марком — не случайность. Она была так добра ко мне, потому что считала это событием исключительным. Если б я рассказал ей о втором таком же происшествии, я бы все испортил.

— Ты и так все испортил.

— Да… я убежал, как будто спешил на другое свидание!

— Ты еще встретишься с ней. Но сосредоточься. Судя по тому, что ты рассказал о доме, ты был в очень беспокойном состоянии, под сильным психологическим давлением. Безумный мудрец, которого держат взаперти его жена и дочери, так ты говоришь. Мысль о смерти Джесса, видимо, постоянно преследовала тебя. А еще — по твоим же словам — мысль о том, что они страстно желают его смерти и, возможно, замышляют его убийство.

— Мне не стоило этого говорить. Я никогда так не думал и сейчас не думаю, я не настолько сумасшедший. Господи, если бы я сумел его найти! Я даже не уверен, что Илона сообщит мне, когда он вернется домой, что ей позволят это сделать. Господи, если бы я только знал, что он жив… тогда я смог бы вернуться к Марку, туда, откуда все и началось.

— Ты об этом говоришь так, словно это цель твоей жизни.

— Так оно и есть.

— Ну, поживем — увидим. Я не могу разложить по полочкам твою проблему с Джессом. К сожалению. Вряд ли это произошло на самом деле, слишком невероятно. Скорее всего, у тебя была какая-то галлюцинация, однако невероятное случается каждый день. Мы должны подождать. А пока у меня есть для тебя предложение. Я думаю, ты на время должен вернуться в свое прежнее жилье.

— Вы хотите сказать — в ту комнату?

— Да. Попробуй, на несколько дней. Похоже, ты уверил себя, что должен опять пройти через это, пережить заново. Это твое задание. Если ты этого не сделаешь, то так оно и останется. Конечно, тебе будет тяжко… но ты, наверное, часто вспоминаешь то, что случилось.

— Постоянно.

— Ну так вот, вернись туда, постарайся побороть это в себе и увидеть по-настоящему.

— Но комнату наверняка сдали.

— Она свободна. Я звонил туда сегодня утром, когда узнал, что ты собираешься прийти.

— Господи… Томас…

— По крайней мере, обдумай это. Ты не жалеешь, что говорил со мной?

— Нет. Вам я доверяю абсолютно.

— Хорошо. Кстати, я так и не спросил у тебя, когда ты видел Джесса в последний раз перед этой сценой на реке.

— Накануне вечером, когда… — Эдвард покраснел и прикусил губу, потом неуверенно договорил: — Когда он внезапно спустился, а мы сидели за ужином.

— И что случилось?

— Ничего. Он посмотрел на нас, а потом пошел назад.

— И больше ничего? Правда?

— Больше ничего.

Томас, глядя на Томаса через увеличивающие очки, произнес:

— Гм.