На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

с фонтаном искр, длинные языки пламени, которые ожесточенно схватились друг с другом, переплелись и вместе образовали красный победный флаг.

Это был костер, разведенный для извозчиков, городовых, ночных сторожей и ночного, зябнущего, бесприютного люда, которого так много в каждом большом городе.

Костер горел весело, заигрывал с ветром и смеялся над его бессилием.

Ветер ежеминутно и свирепо наскакивал на него, опрокидывал его яркий флаг на землю, топтал его, трепал и рвал на кусочки.

Ветер хотел потушить костер и на его месте посадить тьму и холод для того, чтобы четырем лицам, окружавшим его, ночь показалась еще безотраднее.

Но напрасно.

Костер собирал свои разорванные кусочки, сливал их опять в яркий победный флаг, гордо веял им и сзывал на свое тепло и свет всех одиноких и бесприютных.

Мне показалось, что он зовет и меня, и я пошел на него.

По мере приближения я разглядел лица, окружавшие его.

Там был ночной сторож и три женщины. Две женщины сидели спиною ко мне на корточках и были одеты — одна в бледно-красную ротонду, опушенную желтовато-грязным мехом, в шляпу с белым большим пером, трепавшимся по ветру, а другая — в легкое весеннее платье. Третья сидела ко мне лицом. Это была совсем девочка — лет 12 на вид. Она была одета легче второй — в ситцевое платье — и сидела так близко у костра, что, казалось, хотела влезть в него.

Подойдя к костру, я услышал следующие слова сторожа. Они были обращены к даме в ротонде:

— А с какого часу ты шляешься сегодня?

— С пяти.

Дама ответила усталым замогильным голосом.

— 8 часов, стало быть, шатаешься. Здорово. Небось, смерзла?

— Как собака.

— А ты ела уже?

— Н-не.

— Ишь ты? — Сторож покачал головой. — Ну, жисть твоя!

Я вздрогнул.

Голос женщины показался мне очень знакомым.

Я сделал шаг вперед, протянул руки и с волнением в голосе спросил:

— Варя?

Женщина быстро повернула ко мне голову — повернули и остальные, — и я опустил руки.

Я увидал совершенно незнакомое лицо. Страдальческое, с глубоко ввалившимися накрашенными щеками и темными, слипающимися глазами.

Это была не Варя. Я ошибся.

— Извините, — пробормотал я и поспешно отошел прочь…

Варя, сестра моя! Где ты?!

Кармен.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Беллетрист, журналист, публицист Лазарь Осипович Кармен (1876–1920) прекрасно знал городское "дно" Одессы — в первые годы ХХ в. этот "автор рассказов о жизни босяков в одесском порту и голытьбы из нищих предместий" (В. Жаботинский) недаром пользовался славой "одесского Горького". Впрочем, по мнению того же Жаботинского, в жизни босяков Кармен разбирался много лучше Горького. В романе "Пятеро", не называя писателя по имени, Жаботинский дал выразительный портрет Кармена:

"Молодых журналистов я знал, конечно, и прежде. Один из них был тот самый бытописатель босяков и порта <.> Милый он был человек и даровитый; и босяков знал гораздо лучше, чем Горький, который, я подозреваю, никогда с ними по-настоящему и не жил, по крайней мере, не у нас на юге. Этот и в обиходе говорил на ихнем языке — Дульсинею сердца называл "бароха", свое пальто — "клифт" (или что-то в этом роде), мои часики (у него не было) — "бимбор", а взаймы просил так: нема "фисташек"? <…> Его все любили, особенно из простонародья. Молдаванка и Пересыпь на его рассказах, по-видимому, впервые учились читать; в кофейне Амбарзаки раз подошла к нему молоденькая кельнерша, расплакалась и сказала:

— Мусью, как вы щиро вчера написали за "Анютку-Боже-мой"…"

Роман "На дне Одессы" представлял собой самый настоящий "роман-фельетон". Составившие его "очерки", нанизанные на единую фабулу, изначально печатались именно как фельетоны в газете "Одесские новости" — и при этом немало скандализировали буржуазное общество города. В сентябре 1903 г. Кармен писал в Лондон своему приятелю К. Чуковскому:

"Вчера имел с ним [редактором газеты И. Хейфецем] крупный разговор. Он просит убедительно, чтобы я оставил писать о "домах терпимости", так как часть публики ропщет. Я ответил ему, что могу сделать одолжение, но что я сейчас же дам анонсы в газеты о том, что продолжение "на дне Одессы" буду печатать выпусками по 5 к. Это обстоятельство несколько смутило его, ибо как только выходит мой фельетон, розница повышается на 600 номеров. Ужасно нетерпим одесский обыватель к моим фельетонам. Он не привык, чтобы так открыто писать о проститутках. Мне передавали, что один папаша-угандист выразился в одном обществе следующим образом: "Я пойду в "Одесские новости", велю вызвать Кармена, дам ему по морде раз, другой, третий и скажу — на тебе сукин сын, шарлатан, карманщик. Чтобы ты не смел писать такие фельетоны, потому что у меня взрослые дочери есть".

Вот сволочь! Некоторые думают, что я изощряюсь в клубничке. Клянусь, что ничего подобного. Я хочу по возможности шире осветить мир падших, указать обществу, что женщина, которая из-за голода идет на улицу заслуживает оправдания. Что же ей делать? Пойти в служанки? Но разве можно служить, когда хозяйки, дамы устроили из своих кухонь инквизиции, застенки, где пытают человека. Вместе с тем, я хочу указать обществу, что те дамы, замужние, которые продаются из-за нарядов — не заслуживают оправдания, что они суть проститутки форменные".

Тему продолжает письмо от 12 октября:

"Сейчас подлецы в редакции сильно жмут меня. Требуют, чтобы я перестал писать о домах терпимости в угоду десяток буржуев. Буржуи эти думают, что я задался целью подносить читателю клубничку. Ошибаются они горько. Я задумал большое дело. Я хотел широко осветить, как никто, это темное царство, показать, что падшая — наша сестра, и, что если поскоблить с нее грязь, мы натолкнемся на чудный розан, на чудную душу, чего нет у многих девиц и дам, умащающих свои телеса благовонными маслами. У этих — чистое тело, но на месте души — ком грязи. Многое рассказал бы я тебе о проститутках, но боюсь, чтобы письмо не разрослось в дорогу от Одессы до Лондона. Удивительный народ! Некоторые говорят, — вот их подлинные слова "к чему нам это знать?" т. е. как живут и страдают проститутки. Зачем писать об этом. А одна модная артистка, вся сотканная из лучей, звуков и молитв говорит мне — "у вас, Кармен, хорошие струны,