На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

Для приюта у нас устроено убежище на 16 человек, с 16-ью кроватями и обстановкой.

Приют этот должен напоминать бухту, куда прячутся во время шторма суда, навес, под которым прячутся во время грозы птицы.

Вы можете пользоваться нашим приютом до тех пор, пока минет опасность.

Если муж ваш изверг, терзает вас и детей и не дает вам развода — мы выхлопочем Вам развод.

Если вы, приезжая, ищете места и не можете так скоро найти его, между тем как средства ваши иссякли, мы постараемся найти вам место, а пока дадим вам приют и обед…

Все-все ступайте к нам, смело, без стеснений, какого бы вы ни были вероисповедания, интеллигентные или неинтеллигентные!

Повторяю снова, вы найдете у нас — добрый совет, тепло, поддержку, ласку и приют.

Приходите только! Мы ждем вас!

Кармен.

ОТВЕТ ВЕРЕ

(Одна из многих)

ПРЕДИСЛОВИЕ

"Одна за многих"

Я прочел эту книжку и удивился.

Женщины вообще пишут несколько наивно, а в таком вопросе (о добрачной чистоте мужчины) от дамы-автора и подавно следовало ждать большой наивности.

Оказалось — ничуть. Т. е. почти ничуть. Редко-редко промелькнет наивная строчка, да и то скорее похоже на смелость, чем на наивность.

Но общий тон обличает в авторе вполне современное строение ума и чуткую вдумчивость.

Нет пресного морализирования на тему:

— Что бы вам, мужчины, взять да исправиться?

Напротив, все время присутствует сознание, что вопрос очень глубок, что зло коренится в общественной почве, что "на болоте нельзя выстроить святого храма".

При этом поражает в такой маленькой книжке обилие оригинальных мыслей.

Оригинальная мысль не значит такая мысль, до которой никто прежде меня не додумался.

Есть господа, которые не могут услышать свежего слова без того, чтобы не воскликнуть:

— Еще Пифагор говорил то же самое!

И, действительно, Пифагор, оказывается, говорил то же самое, — а если не Пифагор, то Аристотель, или поп Сильвестр, или кто-нибудь другой.

И это нисколько не мешает мысли быть оригинальной.

Если мысль родилась во мне, если она мною высмотрена из жизни, а не впитана с чужих слов, — то она моя, она оригинальна, хотя бы все Пифагоры заявляли на нее jus primae noctis.

На такой мысли всегда лежит обязательная печать самородка, печать личности — и таких мыслей, своеобразно-красиво выраженных, вы встретите, если умеете замечать, много на ста без малого страничках этого "дневника"…

А с идеей его я все-таки не согласен.

Немецкая барышня Вера, — говорится в этой книжке, — выросла в богатой обывательской обстановке, но сохранила гордый и самобытный характер.

Ей 20 лет, и она чувствует с разных сторон, что все в жизни неладно.

Ее любит Георг, она любит его; он небогат, родители недовольны, но Вера, если родители не захотят, рассчитывает выйти за Георга без их согласия.

Впрочем, это устраивается: Георг получает "место", папа и мама благословляют, уже приискали даже квартиру, но несчастье приходит с другой стороны.

Барышня Вера узнает, что Георг до встречи с нею был несколько раз в связи с разными женщинами, — что он не чист.

Барышня Вера и прежде знала, что молодые люди до брака развратничают, но ей не приходило в голову, что ее Георг такой же.

Когда ей стало ясно, что Георг такой же, она некоторое время пытается превозмочь обиду и отвращение — но это ей не удается — и она отказывается от жизни.

Умирает же она потому, что любит Георга и ей противно, когда любимый Георг оказался проституткой.

Ибо, — говорить барышня Вера, — "женщина, отдающая себя нелюбимому человеку, в нравственном отношении не выше проститутки, которая этим добывает себе пропитание.

А если мужчина вступает в связь то с одной женщиной, то с другой, меняя их, как галстуки, разве это не та же проституция?"

Не знаю, как думает читатель, я же думаю, что да, форменная проституция.

И этот Георг — форменная проститутка.

Он, этот Георг, довольно ясно выступает в дневнике, — настолько ясно, что желтый билет на его лице виден даже издали.

Он, этот Георг, не рассказал барышне Вере о своих прежних связях — он ей покаялся.

Покаялся, как в чем-то грязном, и просил прощения и забвения.

Из его прежних любовниц не все были продажные женщины: была, например, одна жена его университетского товарища.

Значить, с нею был роман, т. е. любовь и ухаживание.

А теперь он, этот Георг, "кается", т. е. признает:

— Я валялся в грязи. Женщины, которые доныне отдавались мне даже по любви, — все грязь.

И закрепляет фразой:

— До тебя я никого не любил, Вера!..

О да, этот Георг — проститутка.

Если бы он не был проституткой, он не так бы говорил Вере о своем прошлом.

Он, может быть, совсем промолчал бы, гордо сохранив свои секреты своими секретами; но если бы рассказал, — то именно бы рассказал, а не каялся.

Он сказал бы Вере:

— Мое прошлое прошло. Я теперь твой, прежняя жизнь кончена.

Но я буду вспоминать эту жизнь без злобы и презрения, с теплой симпатией.

Среди женщин, которые мне принадлежали из любви, были такие милые и задушевные женщины. Они облегчили мне много нехороших минут.

А среди тех, которые принадлежали мне за деньги, была одна, в которой я увидел добрую душу; и одна, в которой я увидел искру самопожертвования; и одна, в которой я увидел тоску о лучшей жизни; и для меня вся их грязь этим очищена.

Я люблю тебя, Вера, одну тебя, я не хочу разлюбить тебя вовек, но никогда ради тебя я не стану презирать огулом женщин, которые принадлежали мне прежде.

Так бы сказал другой мужчина, не проститутка, не такой, который отдавался разным женщинам — и ни от одной не сохранил теплой точки в душе.

Он, этот Георг, как бродяга, долго ночевал по хижинам у лесников и рыбаков, — и теперь,