Иллюзия бога - Алина Штейн

Гермес, заметив отсутствие интереса со стороны товарища, принялся тихонько бубнить, что его, конечно, можно игнорировать, кто он такой, никого не интересуют его переживания и новости, ни спасибо ему, ни пожалуйста, ни чайку налить после дальней дороги…

Зевс встрепенулся:

– Извини, дружище, сам не свой. – Он дурашливо развел руками, мол, видишь, до чего меня довела эта проклятая баба. – Еще и все мысли о том, когда у нас в универе все полетело… сам знаешь куда.

– Ничего не кончено, чувак.

– Конечно нет, – усмехнулся Зевс. – Но если это не перемены, тогда я понятия не имею, что такое перемены.

Впрочем, что это значит для него? Он все уладит.

Всегда улаживал.

– Думаю, виной всему новогодняя ночь, – сказал Зевс.

Он нарочно упомянул вечеринку. Ему была интересна реакция Гермеса. Тот только пожал плечами:

– Ты сам просил нас о ней не говорить.

– Потому что это небезопасно для Двенадцати. Да.

Повредило бы это их репутации так сильно, как ему показалось в ночь убийства? Обособленные, зачастую талантливые и погруженные в сферы, недоступные для остальных обитателей кампуса, Двенадцать кому-то казались небожителями, кому-то – кумирами. А злые языки поговаривали, что неразлучные студенты исповедует сатанинский культ. Зевс посмеивался в ответ на эти слухи. Они даже льстили его самолюбию: их распускали те, кто не прошел отбор в их общество. Дом Двенадцати был для редких личностей, которые, даже находясь в гуще современного хаоса, могли нести знание о сакральном, брать лучшее из своих истоков, напоминать о том, что существуют пути вверх и вглубь. Они должны были стать теми, кто сохраняет культуру, теми, кто восстанавливает утраченное, и теми, кто открывает новые метафизические горизонты. Увы, убийство выпускницы на вечеринке не слишком походило на открытие каких бы то ни было горизонтов.

Зевс попытался представить, как их общество закрывают, и сердце сжалось. Нет, немыслимо. Невыносимо. Он слишком гордился ими и любил их. Он не смог бы так поступить. В его жизни и так уже был поступок, о котором он сожалел больше всего на свете.

– Что уж теперь? – сказал Гермес. – Ничего не изменишь. Что движимое, то движимое, что недвижимое – то недвижимое…[45]

– Это ты хорошо подметил.

– Но ты все равно думаешь, что та смерть запустила цепочку необратимых перемен.

Гермес почти всегда безошибочно угадывал его мысли.

– Как много ты знаешь?

– Достаточно, – усмехнулся Гермес, и Зевсу показалось, что он говорит не о странностях в кампусе. А о ночи убийства. «Ты знаешь? – лихорадочно думал он. – Ты знаешь, кто из Двенадцати убийца?» Спина напряглась, будто на него взвалили какой-то груз.

– Чувак, ты все еще бледный. Знатно же она тебе врезала! Может, водички? – Гермес оглянулся в поисках стакана. – Или чего покрепче?

Тогда Зевс моргнул и наклеил на лицо фирменную улыбку президента студсовета.

Дружелюбный, жизнерадостный, полный энергии. Ходячая реклама хорошего образования и высшего общества.

– Я в полном порядке. Пошли на пары.

– А после пар ты найдешь выход и со всем разберешься, верно, президент? – подмигнул Гермес. – Такой уж ты человек. Даже мух убедишь не садиться на дерьмо.

Зевс усмехнулся. О, он найдет. Он разберется.

Мир всегда выворачивал для него карманы.

Когда Зевс наконец выпроводил Гермеса, уже началась следующая лекция, и холл пустовал. Только двое близняшек играли в карты прямо на полу: Гипнос и Танатос, совершенно одинаковые, но один – блондин, другой – брюнет. Зевс махнул им рукой, проходя мимо. Его шаги эхом отдавались в широких коридорах. Он одновременно опасался и надеялся услышать стук каблуков и еле слышный шелест серой юбки, увидеть подведенные угольно-черным глаза и собранные в пучок золотые волосы. Гера скажет ему что-нибудь вроде: «Я уже начала волноваться, что ты заблудился», а он ответит что-нибудь вроде: «Я пытался». Или: «Не хочешь уединиться?» – «Хочу, но ты везде меня находишь». И они прекрасно друг друга поймут, потому что это уже повторялось сотни раз. Сотни раз он устало пояснял: «Дорогая, моногамия – не мой путь», сотни раз Гера фыркала и уходила от него. А потом снова возвращалась. Всегда. В конце концов, у них была история длиной в целую жизнь. Может, и не в одну. Как знать?

Он привык к этому замкнутому кругу. Но она уходила чересчур часто за последние пару недель, и это было странно.

Почти так же странно, как вчерашний сон.

Почти так же странно, как то, что декан высунулся из своего кабинета и сказал:

– Доброе утро, Зевс! Зайдите ко мне, пожалуйста.

Что-то происходило, что-то без его ведома, воли и деятельного участия, а Зевс ой как не любил подобную самодеятельность от кого угодно. Пусть даже от событий, от него не зависящих. И все-таки, если декан требует твоего присутствия, спорить не приходится.

Кабинет Кроноса не менялся на протяжении всех лет, которые Зевс провел в стенах университета. Здесь будто остановилось время. На окнах – длинные занавеси, сквозь щели между которыми просачивался тусклый солнечный свет. В углу – небольшая загадочная дверь, которая никогда не открывалась. На полках – научные книги, написанные выпускниками. На стенах – старинные часы всех форм и размеров, и их тиканье нервировало Зевса до чертиков. Неизменный запах ментоловых сигарет впитался в каждый уголок кабинета. Еще ими почему-то всегда пахло в «Оракуле» (когда от ныне взорванного «Оракула» еще не осталась зияющая черная дыра). «Может, декан был завсегдатаем нашего кафе, а я даже не знал об этом? Ничего себе новости».

Миновав обязательное приветствие Кроноса, ответив на вопрос о последних новостях («Скоро будут дебаты в политическом кружке»), и любезно уточнив, как там поживает долгоиграющий ремонт в загородном декановском поместье («Пока еще не закончен»), Зевс выжидающе приподнял бровь.

– Присаживайтесь. Чаю? – уточнил Кронос.

Зевс отказался. На столе обнаружились стопка документов, неоконченный набросок какой-то древней скульптуры, перьевые ручки, еще одни часы в форме стеклянного шара и скальпель. «Им очень удобно точить карандаши», – однажды пояснил декан.

– Полагаю, вы уже слышали о возможном сокращении финансирования.

– Конечно. Но я не стал уведомлять Двенадцать, пока не вышло официальное подтверждение.

Кронос улыбнулся тонкой змеиной улыбкой:

– «Я знаю, что университетский совет попечителей принял решение, но так как оно очень тупое, я его проигнорирую и дождусь ваших пояснений», вы это хотели сказать?

Зевс улыбнулся, в точности копируя его улыбку:

– Все-таки вы отлично знаете меня, декан.

Сам он знал Кроноса с первого дня в университете, когда еще не стал президентом студсовета. Зевс всегда умел быть обаятельным и заводить нужные знакомства.

– У меня было достаточно времени, чтобы изучить вас, – сказал