Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

— Ее написал художник Пурбу, — с холодным презрением сообщила леди Лидия.

— Да? — Сид подумал. — Ну ладно.

Тони все еще удивлялся.

— Зачем вам этот портрет?

— А чтоб чего не переменили, пока я его в суд не отвез. Мамань, — он поднял руку, — посмотри-ка, на кого он похож?

— Э…а…

— На меня, верно?

— На тебя, сынок, на тебя.

— Нет, конечно, той силы. Я буду покруче. А может, была, да ваш Бурбур изобразить не пожелал. Ладно, главное — чтобы сейчас чего не учудили.

Тони засмеялся.

— Не беспокойтесь. Я прослежу, чтобы с ним все было в порядке.

— От это я понимаю! — восхитился Сид. — Простой парикмахер, а какое сердце! И ведь если мамаша все подтвердит, ему ж ничего не останется!

— Скорее всего, — признал Тони. Сид несколько удивился.

— Вам что, выиграть не хочется? — спросил он.

— Честно говоря, — ответил Тони, — после того, что сообщил Фредди, я и сам не знаю. Выиграю — буду графом…

— Не будете, не будете.

— …а проиграю — миллионером.

— О чем ты говоришь? — спросил сэр Герберт.

— Скажи им, Фредди.

И достопочтенный Фредерик Чок-Маршалл вышел вперед с присущим ему изяществом.

Глава XXV

Когда Фредди находился в обществе, казалось, что только он — взрослый среди недоразвитых детишек. Сейчас это было очень заметно. Оглядев отцовским взором небольшую группу, он как бы дал понять, что много вернее препоручить ему все дела.

Прочистив горло, подтянув манжеты, он начал свою речь.

— Не знаю, — сказал он, обводя собравшихся пытливым взглядом, — читал ли здесь кто-нибудь стихи?

Сэр Герберт, и без того нервный, заскрипел, как игла на пластинке, и попросил не отвлекаться. Менее сдержанный оратор мог бы немного сдать, но Фредди холодно взглянул на дядю.

— Я и не отвлекаюсь, — сообщил он. — Как ты узнаешь, не став намного старше и толще, слова мои относятся к делу. Я собирался предположить, что вам попадался такой стишок: «Сокровища сияющих камней таятся в темной глубине пещер, и россыпи прекраснейших цветов безвестно увядают на лугах».

— О, Господи!

— Да, на лугах, — сурово подтвердил Фредди. Возмутился же сэр Герберт, а поддержала его леди Лидия.

— Герберт, ты прав. Фредди, мой дорогой, ну зачем же это? Мог бы прочитать в другое время, мы с удовольствием послушаем.

— Тетя Лидия, — отвечал он, стараясь быть помягче с женщиной, — не могла бы ты помолчать хоть минутку? Говорить невозможно, если свои же родные то и дело встревают. Значит, молчишь?

— О, пожалуйста!

— Почему же, спросите вы, эти камни и цветы безвестны? — продолжал Фредди. — Что мешает им сделать карьеру, создать себе имя? Казалось бы, камни — сияют, цветы — прекрасны, всё в порядке. А славы нет! В чем же их ошибка? Сейчас скажу. Ошибка в том, что им не попался мастер своего дела, виртуоз рекламы, торговый гений. Что толку от самого лучшего камня, если никто о нем не знает? Цветы — то же самое. Равно как и эликсиры или, если хотите, бальзамы.

Сэр Герберт что-то хотел сказать, но встретил взгляд племянника и сдержался.

— Давным-давно, — продолжал Фредди, — один человек изобрел эликсир для лысых. Я имею в виду, что у них вырастали волосы. Состав мне неизвестен. Немного того, немного сего… Назывался он бальзамом Прайса.

Сид оперся подбородком в ладони и пристально глядел на портрет. Тут он заволновался.

— Что такое? Наш бальзам?

— Если Фредди не будет читать стихи, — успокоил его Тони, — вы всё скоро узнаете. Тем, у кого слабое сердце, советую за что-нибудь держаться. Ну, прочитай нам «Гунга Дин» и «Атаку легкой кавалерии»,[84] и — к делу.

Фредди не терпел понуканий.

— Этот бальзам, — сказал он, — всегда отличался бесценными качествами, но некому было им заняться. Старый Прайс продал своим клиентам флакончика два — и все. Как говорится, застой. Тут явился ваш покорный слуга и увидел, что в темных пещерах или, скажем, на лугах — золотое дно. Где же пещеры, где луга? Найтбридж, Мотт-стрит, вот где!

И он обвел аудиторию горящим взглядом.

— Я взялся за дело. Прежде всего я послал полдюжины флаконов будущему тестю Кубика, узнав из надежных источников, что тот — лысый, как шар. Мы потолковали за ланчем. «Попробуйте! — сказал я. — Больше ни о чем не прошу. Какой тут риск? Попробуйте». Очень мозговитый дядя, надо заметить. Не удивляюсь, что он миллионер. Понял — с налета. Стал мазать голову. И через две недели — две недели! — яйцеобразный купол покрылся нежной щетинкой. Сид громко вскрикнул.

— Если это правда, — сказал он, — имя Прайсов не умрет.

— Теперь, — продолжил Фредди, — создана компания для массового производства. Она просила меня узнать у Тони, сколько он хочет. Так и сказали: «Пусть назовет цифру». Пределов нет. Этот тесть выпустит акции на американский рынок, и деньги потекут рекой. Я в этих делах не разбираюсь. Кажется, так всегда с этими финансами.

Сид встал. Вид у него был точно такой, как у мистика.

— Да я сто тысяч затребую! — вымолвил он.

Фредди презрительно засмеялся. Сид резко повернулся к нему, он вообще не любил, когда смеются.

— Чего раскудахтался? — спросил он.

— Как тут не засмеяться! «Затребую!» Да вы-то при чем?

— Эт я?!

— Вы. Бальзам принадлежит Тони.

Челюсть у Сида медленно отвисла, лицо посерело.

— Хо! Грабить меня вздумали!

— Почему вас?

— Вот именно, — подхватил сэр Герберт. — Или то, мой дорогой, или это. Если вы лорд Дройтвич, вы ничем не связаны с Прайсом.

Нависло молчание. Сид явственно думал. Потом, вскрикнув «У-у!», он схватил мамашу, подтащил к столу и вложил перо ей в руку.

— Быстро, ма! — прикрикнул он. — Давай подписывай!

— Так я же, сынок…

— То-то и оно, сынок! — заорал Сид. — Твой родной сын Сид Прайс, единственный владелец бальзама! — Он оглядел собравшихся. — Нужны мне теперь эти титулы! Да на что они дались? — Он положил бумагу в карман. — Вот, у меня документик есть. Что, съели? Пошли, мамаша.

Вихрь событий совсем сбил с толку несчастную женщину. В сознании ее мелькали кошки, сойки, юристы и бумаги.

— Значит, я правильно сделала? — робко спросила она.

— А то! — заверил сын. — Понять не могу, откуда ты взяла эту чушь. Графы какие-то!..

Он вытолкнул мать на газон и сказал обернувшись:

— Если кому понадоблюсь, гостиница «Ритц»!

— Не забудьте, — сказал Фредди, — мне десять процентов за комиссию.

Сид искоса взглянул на него.

— Ох, сел бы ты ко мне в кресло! И с этими словами он ушел.

Тони взял Полли за руку и сказал ей:

— Ну, вот!

Сэр Герберт молодел на глазах.

— Тони! — взволновано сказал он. — Поздравляю!

— Спасибо, — улыбнулся племянник. — Ах, ты про это? Я думал, ты рад, что мы с Полли поженимся.

Сэр Герберт несколько замялся.

— Э… м-мэ… — начал он.

Но тут вмешалась леди Лидия. Она подошла к Полли и ее поцеловала. Если за поцелуем скрывался вздох о том, что графиней Дройтвич никогда не станет богатая и знатная девица, его никто не услышал.

— Душенька, — сказала она, — Тони и впрямь можно поздравить.

И прибавила, обращаясь к Слингсби:

— Смешайте мне, пожалуйста, коктейль.

— Нет! — твердо возразил Фредди. — Ради такого случая коктейли смешаю я. — Он постучал себя по груди. — Я, Фредерик Чок-Маршалл, принесший добрую весть из Аахена в Гент.[85]

— Если ты меня отравишь, — сказала леди Лидия, — я умру счастливой.

Слингсби посторонился, давая им пройти, а потом пошел за ними. Его лунообразное лицо блаженно светилось.

— Коктейль? — сказал сэр Герберт, — Неплохая мысль. Как вы, Уэзерби?

— Не против.

Тони поцеловал Полли.

— Наконец, — сказал он, — мир и счастье пришли к Антони, пятому графу Дройтвичскому.

Полли, немного отойдя, печально на него взглянула.

— Тони, я не могу!

— Чего ты не можешь?

— За тебя выйти.

Тони благодушно улыбнулся.

— Подожди, приведу тебя на Ганновер-сквер, в церковь Святого Георгия — мигом обкрутимся!

— У тебя такой большой замок…

— Ничего, привыкнешь.

— Я не смогу стать графиней!

— Чем они плохи?

— Это я не гожусь!

— Вот что, — сказал Тони, — когда ты дала мне слово, я был парикмахером. Труд и уменье вывели меня в графы. Разве можно меня бросать? Зачем же я тогда старался? Представь, как падут духом те, кто карабкается вверх! Стоит ли, подумают они, так надрываться, если она отвергнет нас в час победы?

— Ой, Тони, как ты не видишь? Как не понимаешь? Я совсем… я просто…

— Хватит, — решил он и взял ее на руки. В дверях он остановился, чтобы ее поцеловать.