Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси - Лев Черепнин

Село Троице-Сергиева монастыря Илемна, расположенное в Верейском уезде, было земледельческим и в то же время промысловым. Его население занималось лесным промыслом. По жалованной грамоте Ивана III 1467–1474 гг. «хрестьяном илемничем, селчяном и деревляном» было разрешено «сечи дрова и бревна ронити» в великокняжеских лесах. В 1487 г. угличский князь Андрей Васильевич позволил илеменским крестьянам «в свои лес в Переделскои ездити по дрова и по берна и что им будет иное надобет в лесе». Посельский села Илемны должен был давать крестьянам, отправляющимся на лесной промысел, в соответствии с их численностью («сколько их поедет в лес») «узолки за своею печатью», а княжеские пошлинники по представлении таких «узолков» были обязаны освобождать их от уплаты явки, мыта и от других поборов. Из грамоты волоцкого князя Бориса Васильевича конца 50–70-х годов XV в. видно, что крестьяне беспошлинно прогоняли из Илемны плоты и совершали довольно частые поездки «к монастырю» и в Малый Ярославец, везя оброк «или иное што» (возможно, товар на продажу) или отправляясь «на порожне»[1027].

В Угличском уезде было расположено принадлежавшее Троице-Сергиеву монастырю село Прилуки. Там велось земледельческое хозяйство. В Прилуки монастырские старцы посылали «по масла и по заспу»[1028]. В то же время село представляло собой промысловый центр. Здесь жили «рыболове, черньци и миряне», которые получили от великого московского князя Василия II право ловить рыбу «волно» «всякою ловлею в реке Волге, вниз до Ярославского рубежа». Монастырские рыбные промыслы представляли собой, по-видимому, довольно выгодное предприятие, привлекавшее внимание угличских посадских людей. Не случайно в жалованной грамоте Василия II Троице-Сергиеву монастырю 1447–1455 гг„имеется специальный пункт, запрещающий монастырским приказчикам принимать в Прилуки рыболовов, вышедших из Угличского посада. «А моих рыболовов, великого князя, с Углеча к себе в Прилук не приимають»[1029]. В реках Корожечне и Пукше прилуцкие крестьяне ловили бобров. Население Прилук, очевидно, постоянно пользовалось для своих хозяйственных целей перевозом под Угличем, потому что прилуцкий посельский должен был давать «перевозником оуглечьским с монастырских хрестиан оброкомь по двенатцати алтын на лето»[1030]. Весь приведенный мною материал источников создает представление о селе Прилуках как оживленном земледельческом и промысловом поселке, в котором, вероятно, был местный Торжок. По крайней мере в жалованной грамоте Василия II Троице-Сергиеву монастырю 1455 г. в числе тех пошлин в княжескую казну, от которых были освобождены монастырские крестьяне, названы тамга, осминичее, костки[1031].

В Суздальском уезде Троице-Сергиеву монастырю принадлежало большое село Шухобалово. Это был центр по преимуществу земледельческого хозяйства. Местные крестьяне торговали хлебом. Московские князья своими жалованными грамотами запрещали собирать в Шухобалове тамгу, мыт, что указывает (хотя и не прямо) на наличие там местного торга. С Шухобалова ежегодно уплачивался в великокняжескую казну денежный оброк[1032], что также косвенно может свидетельствовать о втягивании села в товарно-денежные отношения.

Вело торговлю население села Федоровского и «тянувших» к нему деревень, сосредоточенных в центре соляных промыслов — Нерехте. Это видно из того, что жалованной грамотой 1453 г. великая княгиня Мария Ярославна освободила крестьян указанного села с деревнями от платежа ряда торговых пошлин: осминичего, весчего, явленного, пятенного. О том, что в районе Нерехты развивались (хотя мы и не знаем, в какой степени) товарно-денежные отношения, свидетельствует тот факт, что в конце 70-х годов XV в. с села Федоровского и других владений Троице-Сергиева монастыря, здесь расположенных, в княжескую казну шел денежный оброк в сумме 18 рублей ежегодно[1033].

Вероятно, занимались торговлей и крестьяне сел и деревень Троице-Сергиева монастыря, находившихся в районе Соли Галицкой. В пользу этого утверждения говорит то обстоятельство, что, согласно жалованной грамоте Василия II 1455–1462 гг., крестьянские натуральные повинности в пользу волостелей («корм») были здесь переведены на деньги[1034].

С. Б. Веселовский утверждает, что возникновение местного торжка в митрополичьей Карашской слободе Ростовского уезда относится ко второй половине XVI в.[1035] С этим утверждением согласиться нельзя, ибо, судя по документам второй половины XV в., там уже в это время производилась торговля предметами местного производства и «перекупным товаром». Через слободку Караш был проложен «путь непошлой» из Ростова, Юрьева, Переяславля и других мест[1036]. Слободка Караш, по-видимому, была оживленным торговым центром.

Симонов монастырь владел в Ржевском уезде слободкой Рожек, расположенной в районе озер, богатых рыбой. По всей видимости, в слободке производилась торговля продуктами рыболовства[1037].

В Белозерском уезде довольно оживленными поселками были слободки Кириллова монастыря — Рукинская и Романовская. Через, них проходил путь из Волочка, Череповца и из других мест. Во второй половине XV в. князь Михаил Андреевич обложил эти слободки денежным оброком[1038]. В Белозерской таможенной грамоте 1497 г. говорится о белозерской волости Угле как торговом пункте: «А на Угле быти торгу по старине»[1039].

Я не буду специально останавливаться на характеристике тех промыслово-торговых поселков-рядков, которые во второй половине XV в. (а в некоторых случаях и раньше) возникли в Новгородской земле, где процесс развития товарно-денежных отношений, по-видимому, совершался интенсивнее, чем в других районах Руси. Я только напомню некоторые данные об этих рядках, уже хорошо известные в нашей литературе. В Ужинском погосте Шелонской пятины к началу XVI в. (около 1500 г.) числились 81 двор и 143 человека тяглого населения мужского пола. Ни один двор не имел пашни. Большинство жителей поселка занималось рыболовством и продажей рыбы. Во Взвадском рыболовецком погосте той же пятины в то же время значилось по писцовым книгам 88 непашенных дворов и 130 тяглецов. С 1498 г. оброки здесь были переведены на деньги. В Бежецкой пятине, на р. Мете, к концу XV в. вырос рядок Млево. В нем было 225 лавок, в которых крестьяне торговали хлебом и другими товарами. В Деревской пятине, в волости Березовец, около озера Селигер, возник небольшой посад. В 1495 г. там имелось 46 тяглых дворов и 50 тяглецов, которые, однако, не полностью порвали с земледелием. Стерженский погост Деревской пятины представлял собой торгово-ремесленный поселок. В 1495 г. здесь значилось 17 дворов, из них 5 непашенных. В поселке Мореве (той же пятины) в том же году было зарегистрировано 11 пашенных и 7 непашенных дворов, 2 двора церковного причта. Жители Стержа и Морева занимались кузнечным делом. В волости Велия, где были развиты бортничество, рыболовство, льноводство, разведение хмеля, опись 1495 г. отметила 5 тяглых и 19 непашенных дворов, два двора церковного причта, 10 захребетников[1040].

Возникновение в XV в. в ряде областей поселений промыслово-торгового типа, конечно, содействовало образованию экономических связей (пусть пока еще главным образом в ограниченном локально масштабе). И это создавало предпосылки для политического объединения русских земель. Однако надо иметь в виду, что территориальное разделение труда только еще зарождалось и основывалось на различии естественно географических условий в разных районах[1041].

Мне кажется, что в связи с тем, что некоторые села приобрели во второй половине XV в. значение промысловых и торговых пунктов, в княжеских жалованных грамотах, выдаваемых владельцам этих сел, появляются специальные статьи, запрещающие посторонним людям приезжать «незванными» на «пиры» и «братчины» к крестьянам этих сел. Очевидно, скопление народа в селах, жители которых занимались промыслами, где велась торговля, где среди крестьян выделилась часть зажиточных людей, не представлялось желательным ни землевладельцам, ни князьям, ибо подобное скопление могло повести к неприятным для них последствиям: к материальным убыткам, нарушениям установленного феодалами в своих имениях правопорядка, к уголовным преступлениям, а иногда, может быть, и к социальным волнениям.

Статьи жалованных грамот о запрете «незванным» людям посещать сельские «пиры» и «братчины» по-настоящему еще в исторической литературе не изучены, их социально-экономический и политический смысл должным образом не раскрыт. Чтобы восполнить этот пробел, мне представляется методологически правильным рассмотреть соответствующие жалованные грамоты по отдельным феодальным владениям, ибо только таким путем можно понять, какую роль играли эти грамоты в конкретно-исторических условиях.