Последний гетман - Аркадий Савеличев

– Здорово, казаки! – как ни в чем не бывало окликнул растревоженную ораву.

Сыновья сбились в кучу, утирая рукавами камзольчиков носы. Слуги вытянулись, как провинившиеся денщики, один старый инвалид бесстрашно закулдыбал к хозяину, да и то потому, что пьян, как всегда, был.

– Здоров и ты, Парфеныч. Поелику трезв ходишь…

– По ельнику и хожу, ваше сиятельство, по осинничку, по пенькам гниленьким, спотыкамши. С приездом, радость наша!

И не спрашивая, припал к хозяйской руке. Вот что значит настоящие слуги! Только тогда остальные стали подходить, поздравляя хозяина с приездом.

Он со всеми перекинулся словцом и велел:

– Стол накройте, обедать у вас буду. Сопли казакам вытрите. Конюшему накажите, чтоб часа через два крытые сани закладывал. Другие, для дальней поездки.

Сыновья насторожились при «дальности», но их уже повели умывать и оправлять после драчки.

Отец ничего особого не говорил за обедом, только после, собрав учителей, закрылся с ними на изрядное время. Мысль-то вполне уместная: каковы успехи у бузотеров? И не скрывайте, господа наставники! Они сразу поняли. Выходило, что успехами могли похвастаться только Андрей да сынок Теплова. Ну, про Теплова он пропустил мимо ушей – Андрей заинтересовал. Чем же так отличен второй сын? А тем, что читает много, языки, немецкий, французский ли, прямо на лету схватывает. Сейчас и третий иноземный пошел, английский, – тоже успехи немалые. Грамоте-ей будет, ваше сиятельство!

Под такие добрые слова он хорошо угостил наставников и пригрозил в шутку, что ближайшее время почаще будет наведываться – надобность, мол, появилась задержаться при дворе.

Грустного вздоха при этом наставники не заметили, поелику – по ельнику, по осинничку, вспоминал простодушного Парфеныча, – поелику, как водится, заняты были графскими бокалами, в которые слуги не скупясь подливали. Так что после всего этого, после гимназического пристойного обеда, он и скомандовал по-гетмански:

– Геть, казаки, к саням!

Само собой разумелось, что берет только своих. Остальные воспитанники, в том числе и сынок Григория Теплова, обиделись, но недовольства благодетелю не выказали. С какой стати! Хоть и из знатных семей, но родители-то растрепали свои именьица. Глянь, на чужих хлебах! На домашнюю гимназию Разумовский тратил десять тысяч ежегодно – немало. Сынков можно и побаловать, остальных можно и в более скромном теле подержать.

В дорожных санях, лучше сказать крытом возке, было более просторно и тепло, нежели в городских разъездных саночках. Разнежившись, не утерпел:

– К дяде вашему едем, казаки!

В ответ такой восторженный гвалт подняли, что уши следовало заткнуть. Дурной пример, из кожаного кармана возка достал припасенную слугами затычку. Венгерское, конечно, токайское. Пару бочоночков он и для брата фельдмаршала прихватил.

Хоть возок был и потяжелее городских саней, но тройка вороная несла его по мягким снегам, яко метелица. Сопроводители-измайловцы и верхами едва поспевали.

Гостилицы! Встретил ярый пушечный залп – давняя привычка старшего брата. Никто не мог ее поломать, ни Елизавета, ни Петр – «чертушка», ни Екатерина. Гости!

Гостей фельдмаршал встречал по-маршальски. И возле бомбардиров стоял нараспашку. Слуга держал поднос на вытянутых руках. Братья обнялись, чокнулись, вздохнули. Кирилл – при виде явно состарившегося старшого; Алексей – глянув в осунувшееся лицо младшого. Да-да, что-то зреет в воздусях нового дворца…

Весь вечер они провели за разговором. Алексей знал о дворцовых тайнах, конечно, получше, но тоже жаловался:

– Старею, младшой, старею. Кому я сейчас нужен? Фельдмаршальские почести при мне, но старый брюзга во дворце не очень желателен. Екатерина?… Женщина, как ни суди. К тому ж забывчивая. Сколько раз она в Гостилицах бывала, сколько раз я ее выручал… Не помнит, нет! Все сие в порядке вещей, мой дорогой братец.

– Тебе хорошо говорить – своя лишь забота. Что делать мне? За мной целая страна, которую рвут на части. Оторвали Киев со всей прилегающей губернией, Новороссия оттесняет запорожцев, а куда им податься?..

– В Крым! Что, не бывали, они там? Вон Миних их дважды водил туда – многих положил в степях…

– Не шути, старшой, с Крымом. Чует моя душа: очередная война грядет… Новые уланские, пикинер-ские, драгунские полки – зря, что ли, за спиной Украины формируют? Такие полки не для парадов – для настоящей крови. Что мне-то со своими казаками делать? Скажи, старшой.

– А жить, меньшой. Жить! Право, доброе занятие, – посмеивался, похмыкивал никогда не унывающий Алексей. – Значит, за нее, за жизнь нашу грешную?

Больше к дворцовым дрязгам не возвращались. Если грязь, так ее просто щеткой, а то и скребком, с камзола ли, с коня ли соскребают. Подобие Божеское – в чистоте ли? Ведь в теле же человеческом где-то и душа. Не холодно, не боязно, не грязно ей?

Невеселая встреча у братьев выходила. Меньшой подумывал, не возвратиться ли восвояси, но тут разбойные казачки из сугробов повылезали – как леший зимний их всех валял. Дворни-то у Алексея тоже было немало – значит, и дворовых деток. Вначале с опаской, а потом ничего, всамделишно начали кувыркать графских отпрысков. Дело-то веселое! При словах отца возопили:

– Батюшка родный!…

– Не нагулялись мы!…

Ну, как ты им откажешь погулять на свободе, без учителей и камердинеров? У дядюшки Алексея учителей не было, а камердинеры старились вместе с ним – не угнаться им по сугробам за бузотерами. Воля! Детская воля.

Хотя ротмистр-то – мог бы и о звании, полученном в домашних стенах, вспомнить. Куда там! С оторванным рукавом шубы пред отцом объявился. Кирилл было ругать, но Алексей, своих детей не имевший, разрешительно хохотнул:

– Так-растак! Не пущу домой. Стрелять из пушек сейчас пойдем. Шубу мне!

Медвежья шуба, выделанная из собственноручно убитых зверей, на плечи сейчас же сама собой явилась. Племянники, дядю опередив, к пушкам ринулись. Отец не успел и очередной бокалец испить, как дом вздрогнул и дубовыми бревнами осел от испуга. Славно палили пушки дяди-фельдмаршала! Истинно – что старый, что малый.

IX

День проходил за днем, зима опадала сугробами, а никакой ясности не было ни у гетмана Малороссии… ни у самой Императрицы Великороссийской. При всей своей самодержавной власти она не могла просто взять да и уволить гетмана. Не сенатор, не губернатор, не главнокомандующий даже – там достаточно было ее царской воли и именного указа, который проходил через Сенат. Гетманство же существовало на основе договора избранного всей Украиной гетмана Богдана Хмельницкого и царя Алексея Михайловича. Договор был скреплен Переяславской радой, в присутствии московских послов, и московским Земским собором, в присутствии посольства Богдана Хмельницкого. При личном присутствии царя. При благословении патриарха Никона и всего российского народа. В Грановитой палате Кремля, при полной торжественности. Сие происходило 1 октября 1653 года. Ни царь, ни патриарх, ни бояре – никто не осмелился самолично решать столь великое дело. Что с того, что люди, подписавшие договор, давно умерли! Не умер «извычай», закрепленный в шестом пункте Переяславской рады: «… Чтоб Войско Запорожское само меж себя гетмана обирали, а его царскому величеству извещали… чтоб то его царскому величеству не в кручину было, понеже то давний обычай войсковой».

Но в том-то и дело, что «кручина» одолевала нынешнюю Императрицу. Она была достаточно умна и начитанна, чтоб не понимать: Украину приняли в состав России на правах автономии. За сто с лишним лет никто не оспаривал это право. Ни Петр Великий, ни его дочь – Елизавета. И хоть не без ее влияния избран граф Кирилл Разумовский, однако ж, по всем войсковым правилам, по древнему «извычаю». Как Екатерина ненавидела это закостенелое слово!

Гетман Разумовский не давал никакого ответа. Бывая по своим многим чинам во дворце, он раскланивался со всем придворным этикетом, но о делах не заговаривал, аудиенции не просил. Екатерина давала себе отчет, что слишком круто повела себя при первой встрече. Она уважала этого несговорчивого человека… хуже того!., любила издавна. Что делать, и цари не властны над своей душой… хотя властвуют над огромнейшей Империей.

Крайне ревнивая ко всему, что касалось ее власти, Екатерина, вопреки себе же, запретила Разумовскому являться ко дворцу. Самое малое, это означало ссылку…

Но гетмана все любили – кто тайно, кто явно. Нелегко было найти людей, которые бы уговорили несговорчивого хохла отказаться от смешной и никчемной любви к Малороссии… во имя царской любови самой Императрицы. Все личное она отринула – не могла отринуть своей власти над этим упрямцем. Но ведь он-то…несчастный!., любит бывшую Фидхен, которой сейчас и думать о такой глупости, как любовь, не позволено… Кто может Императрице что-то не позволять?! Самый страшный человек – она сама… Мнит, глупый, что именно он своей публичной неприязнью к Гришеньке помешал обвенчаться с этим утешителем женской похоти. Какое заблуждение, Кирилл Григорьевич, недотепа Кирилка, как сказали бы русские бабы… Она-то – разве не баба, хотя и немка? Баба, истинно баба, вечно тоскующая по мужику. Что заблудшие тени, вроде Салтыкова или лощеного поляка Понятовского! Один станет добропорядочным прожигателем жизни, другой никчемным королем, а толку-то?.. Не больше, чем от убиенного племянника Елизаветы. О, она лучше других знает, кто задушил недозрелого «чертушку»… Не Орловы, нет. Стоит ли называть это лукавое имя?!