Руины предателя - Эрин Бити

не смотрели на Сальвию, даже когда она говорила, чтобы отвлечь ее от работы Алекса. Несмотря на дымку боли и лекарств, Сальвия никак не могла забыть лейтенанта Грэмвелла и то, как он погиб, но она не знала, как сказать Клэр, что ей очень жаль.

— Мы остановили вторжение? — Спросила она однажды Алекса.

Алекс кивнул.

— Как только армия была отрезана, большинство кимисарцев рассеялось. Не думаю, что Казмуну или Деморе стоит беспокоиться о вторжении сюда еще много-много лет. Благодаря тебе путь преграждает стена из черного стекла.

В другой раз она спросила о Грэмвелле, но не удивилась, когда Алекс сказал, что они его не нашли. Вероятно, он был погребен под стеной из оплавленного камня.

Ее прекрасный меч тоже исчез. Это беспокоило только ее. Беннет сказал, что сделает новый, как только они вернутся в Остизу.

— Как и твой друг, он погиб, спасая нас, и нет большей чести, — сказал он ей.

Эти слова вряд ли утешили Клэр.

Прошло почти две недели, прежде чем Беннет и Алекс согласились, что Сальвию можно перевозить. Они ехали медленно, заботясь о раненых, которых было немало. Всего на хребте или в чаше погибло более дюжины норсари и еще десять деморанских солдат. Беннет потерял около сорока своих людей, и Сальвия проплакала целый день, когда узнала, что Дэрит выжил, но потерял левую руку.

Прежде чем ее усадили в повозку, Алекс впервые обмотал ее ожоги бинтами и помог ей облачиться в одежду, которую Клэр сшила специально для того, чтобы прикрыть ее там, где можно было коснуться кожи. Это было неудобное одеяние со шнуровкой в странных местах, чтобы его было легко надевать и снимать, но это было лучше, чем одеяла, которые постоянно сползали. Однако до тех пор, пока они не тронулись с места, Сальвия не ощущала себя настолько неподвижной, насколько ее держали. Постоянное покачивание вагона вызывало волны боли, напоминающие о первых днях, и через час она уже просила дать ей еще опиатов, от которых Алекс ее отучал. Алекс нахмурился, но разрешил.

К десятому дню путешествия ей требовались все более частые дозы, чтобы сдерживать боль, и ей уже нравились эти туманные часы, когда не нужно было думать или вспоминать о случившемся. Когда в тот вечер после остановки Сальвия попросила успокоительное, а Алекс отказался, она закричала на него. Он пытался заключить ее в объятия, а она боролась с ним, пока боль не стала слишком сильной, и она не рухнула на него, рыдая.

— Прости меня, — прошептал он, укачивая ее. — Я не должен был позволять этому продолжаться так долго, но мне было невыносимо видеть, как тебе больно.

— Тогда позволь мне это, — всхлипывала она. — Я хочу забыть.

Алекс выглядел потрясенным.

— Что забыть, Сальвия?

— Грэмвелл, Чарли… — Она продолжала. — Охранников в казармах, людей на реке, кимисарцев на перевале — я убила их всех. — Алекс ничего не сказал, но продолжал держать ее. — И себя, — закончила она.

— Себя?

Это было эгоистично. Она была жива и должна была быть благодарна, но она этого не чувствовала.

Он поцеловал ее в макушку.

— Ты исцелишься, Сальвия. Просто нужно время.

Сальвия не хотела этого говорить, но ей было слишком больно, чтобы остановить слова.

— Я буду вся в шрамах.

— Да, наверное. — Улыбка Алекса не соответствовала слезам на его глазах. — Ты будешь бить меня за боевые раны. Не знаю, смогу ли я это пережить.

Она попыталась рассмеяться, но вместо этого страхи и эмоции, которые она заглушала в себе последние недели, нахлынули разом, требуя выхода. Сальвия могла только безудержно плакать, когда они накатывали на нее волна за волной.

Алекс молчал, но прижимал ее к себе даже после того, как она, обессиленная, уснула.

ГЛАВА 111

Последующие дни слились в один длинный, ужасный отрезок времени. Она смутно осознавала, что Алекс настоял на том, чтобы остановиться ради нее, но Беннет, Клэр и большинство членов их группы шли дальше. Единственное обезболивающее, которое Алекс позволял ей, — это мазь от ожогов, которую он по-прежнему наносил несколько раз в день, но этого было недостаточно. Ее настроение колебалось между яростью и депрессией, и почти ничего из того, что она ела, тело не принимало. Она попыталась обратиться к Кассеку, но тот лишь печально покачал головой и встал на сторону Алекса.

Никто ее не слушал, поэтому Сальвия кричала, билась в припадках и часами погружалась в угрюмое молчание. Или она лежала и плакала, не в силах даже поднять голову.

Временами ей было так холодно, что она дрожала, как будто попала в снежную бурю. Потом она вдруг задыхалась от жара, пот пропитывал ее волосы и стекал в раны, обжигая, как расплавленный свинец.

И еще была боль. Всегда боль.

Боль, которая зудела и колола. Боль, раскатывающаяся как гром и бьющая как молния. Казалось, что ее кожа сшивается сама с собой или кишит насекомыми. Чтобы она не чесалась, ей связали руки и ноги, как свинье на убой.

Приходили и кошмары.

Ей снился огонь, она видела себя в ловушке под плавящейся стеной черного стекла. Однажды ей приснилось, как она отрезает себе обгоревшие конечности и как Алекс с ужасом смотрит на нее. Но даже в кошмарах он не покидал ее и всегда был рядом, когда она просыпалась, охрипшая от крика.

Однажды она увидела своего отца, или ей показалось, что увидела. Он вошел в лагерь и сел у костра, не глядя на нее, даже когда она позвала его. Потом подошел Алекс и заставил ее смотреть ему в глаза, она пыталась рассказать, что видела, а он настаивал, что она ошибается. Когда она снова посмотрела в глаза, отца уже не было, и она проплакала всю ночь.

Утром она проснулась, почувствовав себя бодрой, ясной и голодной. Она осторожно поднялась в сидячее положение, морщась от боли, и огляделась. Они расположились лагерем у основания двух каменных колонн — Ворот Покровителя. Значит, они были недалеко от Остиза.

Алекс лежал рядом, возле его головы стояло ведро, в которое, как она помнила, ее неоднократно рвало. Под глазами у него были темные круги, а на щеках — грязные следы слез. Она заметила движение у тлеющего костра и увидела Кассека, который сидел на корточках рядом с костром и оживлял его в серых лучах рассвета. Увидев ее, он слегка подпрыгнул.

Через несколько секунд он уже развязывал ей запястья и протягивал чашку с водой.

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил он.

— Как новорожденный жеребенок, — ответила она. Ее руки