Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов

непроизвольным поглаживаниям, приобретение это недавнее, не успевшее приесться, но уже оцененное и как бы не облизанное завистницами.

Даме около сорока, с причёской-башней, брюзгливыми чиновничьим выражением упитанного, холёного, почти симпатичного лица. Она несколько избыточно увешана безвкусными, аляповатыми золотыми украшениями в советско-цыганском стиле, навевая ассоциации с Новогодней ёлкой. Само воплощение успеха по-советски в незатейливом представлении советских граждан из тех, кто попроще, она кажется не человеком, а архетипом торжествующего советского мещанства.

Медик точно такой же архетип, очень похожий на многажды клишированного в лубочных фильмах-агитках сороковых и пятидесятых образцового советского врача — из тех, кто не слишком молод, успел обзавестись айболитовской бородкой, аккуратным брюшком и привычкой говорить «ну-с…» и «милый мой». Но это на поверхности, а как только он перестаёт быть статичным, впечатление несколько размазывается, и наигрыш виден хорошо, а глаза — нехорошие, цепкие, какие-то предвкушающие, и вовсе портят впечатление.

' — Добрый доктор Менгеле' — пришло в голову странное сравнение, и по спине пробежали мурашки. Очень даже может быть…

Столь громкой славы у него, конечно же, нет, да и не может быть, потому как историю пишут победители, а что там хранится в архивах и какими причудливыми путями двигалась советская медицина, можно только гадать. Диссертации советских времён, с которых и в короткую либеральную постперестроечную оттепель не сняли грифа «секретно», несмотря на минувшие десятилетия, стоят на пыльных полках, ожидая своего часа.

Какие уж там были, да и были ли вообще, наблюдения, а то и опыты, над осужденными, а может быть, и детьми «врагов народа» из детдомов особого списка, я могу только догадываться. Срок секретности некоторых из диссертаций по каким-то причинам продлили в двухтысячные на десятки лет, и это подтверждает моё мнение. Лес, как говорится, рубят…

Советская же психиатрия, она в принципе своём — карательная и очень, очень услужливая. Разумеется, любая клятва, хоть бы и Гиппократа, идёт побоку, если Партии надо, и отвечать надо — есть, и никак иначе. А уже тем более, если есть звание, погоны, выслуга лет и прилагающиеся к этому прочие блага.

А этот представитель психиатров, если не ошибаюсь, принадлежит к той когорте врачей, что с честью, или бесчестием, что зависит от точки зрения, продолжает традиции ВЧК-ОГПУ-НКВД, и соответственно, гнида даже не в квадрате, а в кубе.

Дама тоже не из травоядных, а, я бы сказал, типичная падальщица. Этакая гиена от советской бюрократии, знающая от «А» до «Я» азбуку анонимок и доносов настолько хорошо, насколько это вообще возможно.

Такие, как она, служебные обязанности воспринимают весьма однобоко, и, несмотря на все карикатуры, фельетоны и прочее бичевание в газетах, чувствуют себя прекрасно, нисколько не собираясь ни перевоспитываться, ни, тем более (!) уступать дорогу молодым строителям Коммунизма. Они и есть то настоящее, что есть в советском чиновничестве, та подводная часть айсберга, о которой все знают, но редко говорят как о чём-то масштабном. Опора режима, притом — любого, лишь бы он был удобен им.

Третий персонаж — санитарка, или может быть, медсестра, хотя последнее вряд ли. Она из тех женщин, которым больше подходит слово «особь», и выглядит не как человек, а как овеществлённая функция.

Заметно выше среднего роста, широкая, кряжистая, с запястьями такой толщины, что, наверное, она без особо труда завяжет кочергу, или как минимум гвозди, узлом. Лицо тоже широкое, кряжистое, невыразительное и безэмоциональное настолько, что ещё чуть, и в её больничной карточке можно уверенно прописывать психиатрический диагноз.

Весьма вероятно, что диагноз у неё таки есть, хотя может быть, он и не вписан в карточку. Ещё более вероятно, что в одной из психбольниц она и трудится, найдя работу себе по силам и уму, пребывая заодно под наблюдением профильного специалиста.

Кабинет просторный, очень типовой, очень по-советски безликий и очень универсальный. Массивный письменный стол, к которому углом приставлен стол поменьше и попроще, таблицы для проверки зрения, белый шкаф со стеклянными дверцами и медицинскими принадлежностями внутри, и зубоврачебное кресло.

От вида последнего меня непроизвольно пробирает, но вообще-то это стандартный набор для советского учреждения, в котором врач способен померить давление, перевязать рану, и, теоретически, залечить зубы. Кресло, как правило, простаивает годами, ибо советские граждане и в профильные зубоврачебные кабинеты не ходят без большой нужды. Но согласно правилам, утверждённым лет этак тридцать назад, оно должно быть!

Помимо кресла присутствуют и портреты вождей СССР, несколько выцветших кумачовых лозунгов, на которых прописаны повышенные обязательства советских медиков, всевозможные картинки и таблички, призывающие мыть руки перед едой и ежедневно обмывать грудь тёплой водой, и тому подобные штуки, собранные, как мне показалось, отчасти для коллекции. Пол дощатый, крашеный суриком, слегка облезлый, вытоптанный.

В окне, забранном крашенной белой краской решёткой, виднеется кусок двора, забор и кустарник. Непроизвольно оцениваю толщину решётки и свои шансы, если вдруг что…

Шансы почти нулевые, потом как помимо решётки есть и совсем не нежная женская рука, контролирующая меня, и способная в одно движение хоть скрутить, а хоть бы и превратить ключицу в труху. Помимо нешуточной силы, таящейся в этих руках, опыт, полагаю, тоже нешуточный. Санитары из психушек, привыкшие ежедневно иметь дело с буйными психами, это, мягко говоря, неприятный противник, и пол в данном случае роли совершенно не играет.

— Итак… — начал доктор, пожевав губами и усмехнувшись гадко, — Михаил, рассказывайте!

Сказав это, он замолчал, с деланной благожелательностью уставившись на меня. Я, в свою очередь уставился на него. Доктор, помедлив, многозначительно переглянулся с советской мадам, покивал и записал, с удовольствием проговаривая слова…

— На контакт не идёт, заторможен.

Непроизвольно усмехаюсь, зная примерный сценарий дальнейшего, и пытаюсь усесться поудобней, но тяжёлая рука советской карательной психиатрии вдавила пальцы под ключицу. Блин… мне и так-то сидеть неудобно!

Не знаю, нарочно или нет… хотя конечно же нарочно! В общем, усадили меня так, что приходится довольно-таки сильно поворачивать голову, чтобы смотреть на врача, ну или, что немногим лучше, скашивать глаза.

— Вертится, ёрзает, — так же проговаривая, записывает врач, — часто мигает, косит глазами.

— Ну же, Михаил… — и снова усмешка с как бы непроизвольным покачиванием головы, — вам совершенно нечего мне сказать?

— Для начал представьтесь, —