Побег из коридоров МИДа. Судьба перебежчика века - Геннадий Аркадьевич Шевченко

Я служил в Нью-Йорке под псевдонимом Энди Робинсон. Мне нужно 50 тысяч долларов в обмен на следующую информацию о трех агентах, которых мы в настоящее время вербуем в Советском Союзе». Эймс адресовал свою записку резиденту КГБ в Вашингтоне генералу С. Андросову. Однако Чувахин на встречу не пришел. Тогда Эймс, выпив три двойные порции водки, решил передать свою записку в посольство СССР в Вашингтоне. После ее передачи охраннику посольства оттуда вышел Чувахин и сказал, что он просто «забыл» о встрече.

— Я позвоню вам через несколько недель, — сказал Эймс.

— Я буду занят, — ответил Чувахин.

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулся Эймс.

Выйдя из посольства, он отправился в бар, где выпил еще несколько порций водки. На следующий день он извинился перед руководителем резидентуры ЦРУ за то, что не предупредил ФБР заранее о своем посещении посольства.

По подсчетам Эймса, у КГБ должно было уйти несколько дней на проверку его личности. Русским также потребуется время на то, чтобы достать деньги. Например, отмечал П. Эрли, начальник Первого главного управления КГБ (внешняя разведка) В. Крючков обладал полномочиями на изъятие из средств военно-промышленной комиссии не более 10 тысяч долларов без предъявления письменного объяснения. Председатель КГБ В.М. Чебриков имел право взять 50 тысяч долларов. Комиссия по военно-промышленным вопросам Президиума Совета Министров СССР (председателем комиссии являлся глава Правительства СССР, а сейчас председатель Правительства РФ) была единственной организацией в Москве, обладавшей доступом к валюте в больших количествах. Подождав две недели, Эймс набрал номер Чувахина. Он ответил: «Я все еще очень занят. Позвоните мне на следующей неделе». Но по его тону Эймс понял, что сейчас это была не простая отговорка. Эймс был уверен, что Чувахину приказали так сказать. Ровно через неделю Эймс снова позвонил в посольство, и Чувахин согласился с ним позавтракать 17 мая 1985 года в отеле «Мэйфлауэр». Перед тем как положить трубку, Чувахин добавил: «Не могли бы вы зайти за мной в посольство?» Эймс ответил: «Какие проблемы!» — но про себя подумал: «Что, черт возьми, происходит? Зачем они еще раз меня туда вызывают? И что подумают в ФБР?» В посольстве ему передали письмо, в котором говорилось о принятии его предложения.

В ресторане Эймс и Чувахин беседовали о контроле над вооружениями. А перед самым уходом Чувахин сказал: «Ах да, вот кое-какие пресс-релизы, которые, я думаю, будут вам любопытны». Он протянул Эймсу целлофановый пакет. Эймс остановил свой автомобиль в живописном месте на Джордж Вашингтон-Парквей, рядом с рекой Потомак. Кстати, недалеко от этого места жил и отец. Эймс разорвал угол свертка. Внутри оказались туго перевязанные пачки денежных купюр. Каждая из них была по 100 долларов. Их было ровно пятьдесят.

Вечером Эймс спрятал деньги в шкафу, а 18 мая положил на свой текущий счет 9 тысяч долларов США. Он не хотел класть на счет все деньги, так как знал, что банки обязаны заявлять о вкладах на сумму, превышающую 10 тысяч долларов наличными, агентам федеральной казны. Кстати, при Б.Н. Ельцине в России ввели такое же правило, которое было отменено в дальнейшем.

13 июня 1985 года Эймс снова встретился с Чувахиным в «Чадвиксе» — популярном вашингтонском ресторане. КГБ не просил у него дополнительной информации, но Эймс сам решил передать СССР имена всех известных ему агентов ЦРУ, за исключением двух. Помимо имен американских шпионов Эймс также намеревался сообщить КГБ про О. Гордиевского, и.о. резидента КГБ в Лондоне, работавшего на английскую разведку. Кроме того, Эймс приготовил для КГБ пачку разведывательных донесений ЦРУ весом около трех с половиной килограммов, которую положил на дно сумки для продуктов. Вечером, уходя с работы, он вынес эти секретные документы в пакете из оберточной бумаги. Никто из охранников ЦРУ не догадался туда заглянуть.

Эймс заявил федеральным следователям и двум членам конгресса США, допрашивавших его в тюрьме, что не может сказать наверняка, почему он решил сдать КГБ всех известных ему шпионов ЦРУ. Но впоследствии он в своем интервью П. Эрли подтвердил, что это решение было мотивировано страхом и деньгами. Эймс боялся, в особенности после ареста шпиона КГБ Д. Уокера-младшего, что кто-то из источников ЦРУ каким-то образом узнает о том, что Эймс сделал. Для того чтобы обезопасить себя, он не мог придумать ничего лучшего, как сообщить КГБ имена каждого из известных ему агентов разведки США. Их аресты и расстрелы были для него просто актом самосохранения. Алчность тоже сыграла здесь свою роль. Он знал, что, если станет шпионом КГБ, СССР заплатит ему «столько, что мало не покажется». В дальнейшем Эймс обвинял Лубянку в связи с поспешными арестами выданных им агентов в 1985–1986 годах.

П. Эрли пишет в своей книге, что за девять лет шпионажа Эймса в пользу КГБ его настоящее имя было известно лишь семи офицерам этой организации. Например, даже новому председателю КГБ В.В. Бакатину не было сообщено об Эймсе, а резидент Службы внешней разведки России в Вашингтоне генерал А.И. Лысенко, которого американцы объявили персоной нон грата 26 февраля 1994 года после разоблачения советского и российского шпиона, даже не знал, что под кличкой Людмила скрывался Эймс (забавный псевдоним дал КГБ своему супершпиону!). Интересно, что ЦРУ поручило советскому шпиону заниматься уничтожением КГБ. Его начальник Милт сказал: «Я хочу, чтобы ты вбил кол в сердце КГБ». Кстати, Эймс написал Милту докладную с предложением, чтобы Бакатин отдал США схемы, которые КГБ использовал для установки подслушивающих устройств в здании американского посольства.

Чувахин был вовлечен в тайную деятельность спецслужб в связи с тем, что он, видимо, формально не был связан с КГБ, не являлся штатным сотрудником, а был подлинным, не подставным дипломатом. Следует отметить, что США также использовали «чистых» дипломатов, в частности второго секретаря политического отдела посольства в Москве Левицки, в разведывательных операциях московской резидентуры.

Кстати, сотрудники МИДа знали всех офицеров КГБ, работавших под крышей министерства, или догадывались об этом. Однако был и другой исполинский контингент, которого полностью знать было никому не дано. У КГБ было огромное количество (в несколько раз превосходящее основной штат) внештатных агентов и добровольных помощников. Они были самым тщательным образом законспирированы и, подписав заявления о сотрудничестве, в которых обязались не разглашать секретные сведения, в дальнейшем действовали только под псевдонимами. Некоторые вообще не подписывали никаких документов. В материалах, передаваемых сотрудникам КГБ на конспиративных квартирах или гостиницах, агенты и добровольные помощники фигурировали как источники, а в конце подписывались под псевдонимами. Часть таких агентов была раскрыта после разгрома КГБ. В результате в