Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой - Фридрих Наумович Горенштейн

бесчувственную грудь свою острые порывы ветра. Но восходит над ними солнце, слабое подобие жаркого, плодоносного или ласкового, мягкого, знакомого нам солнца, восходит солнце, от которого субтропической зелени или лесной полянке стало бы страшно и тоскливо. А скалы вдруг меняются. Розовеют камни, мох да лишайник появляются, и какое-то невзрачное насекомое выползает из расселины навстречу этому короткому празднику. Хоть и не осознаёт, может, откуда пришёл свет, почему утих ветер, почему нет безразличия к холоду и что это за новое не чувство даже, а ощущение теплоты и покоя. А взойди над северными камнями южное или даже мягкое умеренное солнце, это была бы катастрофа. Потрескались бы холодные камни, высох лишайник, погибло бы, сгорело невзрачное насекомое. Холодному северу нужно холодное солнце.

Вы скажете, пример слишком уж отдалён от поставленного нами вопроса. Слишком много разного смешано. Природные явления, очередь в мясном магазине и приобщение народа к культуре. Однако нет здесь эклектики. Души человеческие так же разнообразны, как природа, но способны к большим переменам. Холодное солнце официальной культуры может сделать эти перемены плодотворными. Вот где б только найти просвещенных мясников, помнящих наизусть «Евгения Онегина»? Остро отточенный топор редко сочетается даже с дурно настроенной лирой.

Так думал интеллигент-«шляпа» без почек, стоя в мясной очереди и наблюдая, как под бренчащие, но всё-таки звуки пушкинской лиры народ получает мясо. Притих народ. Размяк народ.

– Мы согласны с вами, – кто-то из очереди размякший мяснику, – нам бы мяса.

Глаза мясника сверкают насмешкой за стеклами профессорских очков, но хирургически чистое ручище держит тяжёлый мясной топор. Решается Авдотьюшка.

– Мне б мясца, – говорит жалобно, – стоять не могу, ноги не держат.

Народ устал, настоялся народ, недоволен народ. Но просвещенный мясник учит народ деяниями своими.

– Вам какого, бабушка? – соизволил проявить милость монарха мясник.

– Мне бы этого. – И пальцем в облюбованный кусок.

Берёт мясник кусок своими белыми ручищами. Хорош, сочен кусок. И косточка рафинадная. Глазам своим не верит Авдотьюшка. Счастье-то какое.

– С праздничком вас. – Это она мяснику польстить хочет, чтобы не передумал.

– Я вам признателен, – отвечает мясник, – с каким? Партийным или церковным?

Ропот рассеивается. Весело народу, хоть и тесна очередь. А вместе с весельем и сознание появляется.

– Нам тяжело, – говорит кто-то, – а старикам одиноким как же?

Тянется к мясцу Авдотьюшка. Не даёт мясник. Даже разволновалась Авдотьюшка. И напрасно.

– Разрешите, я вам в кошёлочку положу, – говорит мясник.

Легло мясцо в кошёлочку. Повернулась радостная Авдотьюшка уходить, а мясник ей вслед:

– Спасибо за покупку.

– Дай бог здоровья, – отвечает Авдотьюшка.

Вышла Авдотьюшка, идёт – улыбается. За угол зашла, из кошёлочки мяса кусок вынула, как ребёночка понянчила и поцеловала. Может, цыплятина и лучше, да цыплятина не родная, Авдотьюшкой не куплена, а это мясцо своё. Плохо день у Авдотьюшки начался, да хорошо кончается. Раз везёт, значит, этим попользоваться надо. Решила Авдотьюшка в магазин сходить далёкий, который редко посещала. «Ничего, там по дороге скамеечка, посижу и дальше пойду. Авось чего-либо добуду…»

Пошла Авдотьюшка. Идёт, отдыхает, опять идёт. Вдруг навстречу дурак. Знала она его в лицо, но как зовут, не знала.

Дурак этот был человек уже не молодой, голову имел обгорелую и потому всегда кепку носил. Ездил этот востроносый дурак городским транспортом и из бумаги профили людей вырезал. Похоже, кстати, но за деньги. А ранее работал дурак на кожевенном комбинате художником. Однако раз вместо лозунга «Выполним пятилетку за четыре года» написал: «Выполним пятилетку за шесть лет». Чего это ему в голову пришло? Впрочем, родной брат дурака, герой-полковник, ордена, квартира в четыре комнаты, почётный ветеран Отечественной войны – и вдруг публично заявил: «Сегодня по приказу Верховного главнокомандующего товарища Сталина в городе выпал снег». А товарища Сталина к тому времени не то что на этом свете, но и в Мавзолее-то уже не было. Как же он мог снегу приказать? Думали, неудачно шутит полковник, пригляделись: искренне излагает и глаза нехорошо блестят.

Одним словом, дурная наследственность. Может, оно и так, дурак-то он дурак, но говорят, что младший брат полковника, художник, подальше от своего района, там, где его знают поменьше, подошёл к самой пасти кровожадной, свирепой, многочасовой очереди на солнцепёке, выстаивавшей к киоску, где продавали раннюю клубнику, и произнёс: «Именем Верховного Совета СССР предлагаю отпустить мне три килограмма клубники». При этом он предъявил собственную правую руку ладонью вперёд. Ладонь была пуста, но народ ему подчинился, и он взял три килограмма клубники… Вот тебе и дурак…

Увидел Авдотьюшку дурак и говорит:

– Бабка, а в пятнадцатом магазине «советскую» колбасу дают… И народу никого.

Мужчина, который рядом шёл и тоже услышал, говорит:

– Что это вы болтаете… У нас вся колбаса советская, у нас еврейской колбасы нету.

– Вкусная колбаса, – отвечает дурак, – пахучая. Я такой давно не видал.

– Да он же того, – шепотом Авдотьюшка мужчине и себя по платку постучала.

– А, – понял антисемит и пошёл своей дорогой.

Пятнадцатый же магазин тот, куда Авдотьюшка шла.

Приходит. Магазин длинный, как кишка, и грязней грязного. Даже для московской окраины он слишком уж грязный. Магазин, можно сказать, сам на фельетон в газете «Вечерняя Москва» напрашивается. Продавщицы все грязные, мятые, нечёсаные, стоят за прилавком – как будто только что с постели и вместо кофе водкой позавтракали. И кассирша сидит пьяная, а перед ней пьяный покупатель. Лепечут что-то, договориться не могут. Она на рязанском языке говорит, он на ярославском. А подсобники все с татуировкой на костлявых руках и впалых, съеденных алкоголем грудях… У одного Сталин за пазухой сидит, из-под грязной майки выглядывает, как из-за занавески, у другого орел скалится, у третьего грудь морская – маяк и надпись «Порт-Артур».

Знала Авдотьюшка про этот магазин, редко здесь бывала. Но ныне пошла. Заходит Авдотьюшка озираясь, видит всю вышеописанную картину и уже назад хочет. Однако глянула в дальний угол, где написано «Гастрономия». Глянула – глазам не поверила. Правду сказал дурак. Лежит на прилавке красавица-колбаса, про которую и вспоминать Авдотьюшка забыла. Крепкая, как темно-красный мрамор, но сразу видно – сочная на вкус, с белыми мраморными прожилками твердого шпига. Чудеса, да и только. Как попало сюда несколько ящиков деликатесной, сырокопчёной, партийной колбасы, словно бы прямо из кремлёвского распределителя? И почему её сам торговый народ не разворовал? Видать, по пьянке в массовую торговлю выпустили. И этикетка висит: «Колбаса «советская». Не соврал дурак. Цена серьёзная, но те, дешёвые, – с крахмалом и чесноком. Матвеевна говорила, в колбасу мясо водяных крыс подмешивают, из шкур которых шапки шьют. А здесь мясо чистокровное, свинина-говядина. И мадерой мясо пахнет… Чем ближе Авдотьюшка