Причина остаться - Дженнифер Бенкау

В смысле, что тут скажешь, не стоит ожидать доброты, если воруешь. Но он… Он…

Седрик, не моргая, смотрит на меня, словно окаменев. Кажется, он даже не дышит.

– Не надо было вообще никогда туда возвращаться, это моя вина. Какая же я глупая. Потому что думала…

– Что сделал тот тип, Билли?

Слова застревают у меня как кость в горле, я вздрагиваю, отключаю разум и произношу:

– Он меня лапал.

Седрик наклоняется ко мне через консоль. Положив одну ладонь мне на затылок, запускает пальцы в волосы. Почти невесомо, я едва чувствую прикосновение. И тем не менее он так напряжен, что под кожей отчетливо проступают все вены и сухожилия на его предплечье, а грудь поднимается и опускается, как если бы он бежал от самого центра города.

– Иди сюда, – шепчет он, притягивая меня к себе. Я утыкаюсь лицом ему в грудь, а он прижимается губами к моей макушке и нежно обнимает одной рукой.

– Не надо меня обнимать, – невольно вырывается у меня. Я сама виновата. И не заслуживаю утешения.

Седрик неохотно убирает руку, но в остальном не двигается.

– Может, – выдавливает он сквозь сжатые зубы, – тогда ты меня обнимешь?

Ах, Седрик. Я слабо обвиваю его руками в нелепой попытке дать ему то, в чем он нуждается.

– Спасибо. А теперь расскажи. Что тебе сделал тот урод?

Слова высыпаются из меня как жемчужины с длинной нитки. Я словно слушаю сама себя со стороны и вижу, как все вновь разворачивается у меня перед глазами, словно фильм.

Мужчину, который вжимает меня в контейнер. Давит рукой мне на грудь и просовывает свое колено между моих ног. Его ухмылку, с которой он нависает надо мной, как если бы собирался поцеловать. Даже чувствую рвотный позыв, будто опять нахожусь там, а вместе с тем и горький, жгучий вкус в горле, и его вес на моем теле.

Но в то же время я ощущаю запах Седрика. Пот от напряжения и апельсиново-шоколадный аромат под ним. Я слышу его голос, пока он бормочет мне тихие слова – не оценивающие ситуацию, а просто «О’кей», «Понимаю» и «Я тебя слушаю», как бы напоминая мне, что он все еще здесь. И что я здесь – не там.

Я просто продолжаю говорить. О Тристане, который успел вовремя и близость которого потом я почему-то перестала выносить. О яростном отчаянии отца, который закатил «Harrods» грандиозный скандал. Однако там все отрицали, утверждая, что детектив просто помешал мне сбежать. И он им поверил. Не мне. О его упреках: якобы подобными невероятными обвинениями я всего лишь пыталась отвлечь внимание от собственных проступков. О чувстве полной беспомощности, когда он угрожал запереть все двери, чтобы не дать мне окончательно разрушить свою жизнь. О той ночи, когда от чистейшего бессилия он действительно меня запер, а я думала, что схожу с ума.

Грудь Седрика поднимается и опускается, как будто им управляет какая-то машина.

– Мы справимся, – в третий раз повторяет он. – Дома, в Ливерпуле, у нас будут лучшие психиатры, которых я только знаю.

Дома. Одно это слово, как длинная толстая игла вонзается мне в грудь.

Дом. Еще одна из тех блестящих вещей, которые я…

– А я многих знаю, Билли, правда, очень многих. Если ты позволишь, то…

Он замолкает, после того как прямо за нами проезжает машина, резко тормозит и немного отъезжает назад. Седрик нетерпеливо бросает взгляд на часы на приборной панели – мой отец явился слишком рано.

Естественно. Ему необходима уверенность, что только он решает, что тут происходит, и ему плевать, что так он выбивает из колеи всех остальных. Я еще не готова!

Впрочем, Седрик уже выходит из «мини» и направляется к моему отцу, который – по крайней мере он приехал один – шагает к нему с мрачным выражением лица.

– Я правильно понимаю, что это вы применили силу, напали и нанесли телесные повреждения одному из моих сотрудников? Очень надеюсь, что у вас есть хороший адвокат. Однако, – папа делает паузу, – думаю, мой коллега привлечет вас к ответственности в суде даже с лучшим из защитников. А это дело дойдет до суда, можете не сомневаться.

Седрик стоит спиной ко мне, так что мне не видно его лицо. Только слышно, как он говорит:

– Судя по всему, теперь мы с вами будем видеться чаще, сэр. Тогда скажите, пожалуйста, вы предпочитаете кофе или чай?

Папа начинает возмущенно отвечать, но в этот момент открывается дверь, и оттуда нам так уверенно улыбается Лора, как будто сама всех пригласила. Она просит нас пройти в дом, и я не могу скрыть своего восхищения, так как происходит нечто, чего я ожидала меньше всего: мой отец узнает Лору Бенедикт. И это совершенно сбивает его с толку. Когда возле двери он протягивает ей руку, его голос звучит очень тихо. И все-таки я прекрасно слышу, как он извиняется за сложившиеся обстоятельства.

– Моя дочь… С ней всегда было трудно.

Дружелюбие Лоры даже не дрогнуло, хотя она кажется более отстраненной, чем вчера.

– Мне это знакомо. Мой собственный отец мог бы слагать об этом песни.

Кашлянув, папа проходит в дом.

Взгляд Лоры падает на Седрика и следы драки на его лице. Теперь ее уверенность все же дает трещину.

– Без этого никак нельзя было обойтись?

Седрик без колебаний отвечает «Нет».

СЕДРИК

– Что ж, мы оставим вас одних, – объявляет мама и встает со стула, после того как налила мистеру Фолкнеру чай.

Билли пытается занять руки, помешивая ложкой в своей чашке, хотя не добавила ни молока, ни сахара.

– Нет-нет. – Похоже, Фолкнер наконец вспомнил, что у него есть рот. Он говорит так, будто весь дом обязан его слушать, включая Эмили, которая сунула мне в руку пакет со льдом, после чего, задумчиво поджав губы, ушла в свою комнату.

– Может быть, вы останетесь здесь и послушаете? Моя дочь, очевидно, поселилась у вас. Вам стоит знать, кого вы пустили в свой дом.

О’кей, довольно. Он намерен разоблачить и унизить Билли, и на этом мой план выйти из комнаты, пока они разговаривают, рухнул. Я хочу взять ее за руку, хочу как-нибудь ее поддержать, однако она бесстрастно уставилась на свою кружку, а на лице у нее написано безропотное «Этого следовало ожидать». И меня терзает вопрос, сколько раз ей уже приходилось это выслушивать.

Мама с явным усилием выдавливает из себя улыбку.

– Билли наша гостья, и я бы попросила вас относиться к ней с соответствующим уважением. В противном случае эта беседа