Песнь для Арбонны - Гай Кей

— Да, так, — подтвердил Рюдель. — Я осознал безумие моих поступков тем летом, ваше величество. Эн Бертран был настолько любезен, что позволил мне подтвердить искренность моих заявлений, приняв меня на службу. — Его голос звучал нейтрально и сдержанно, но Блэз понимал, что Рюдель также пытается справиться с потрясением от этой встречи. Ему неожиданно пришел в голову вопрос, знает ли графиня Арбоннская об этой встрече.

— Я начинаю опасаться, — сказал король Дауфриди Валенсийский, — что твое знаменитое обаяние, де Талаир, и на меня тоже подействует. Мне придется подкрепить свою решимость, напомнив тебе твои собственные… э, безобидные слова обо мне, сочиненные прошлой весной. — Он тремя широкими шагами пересек комнату, гулко стуча сапогами по доскам пола, и поднял со стола лютню Бертрана. Довольно ловко взяв три аккорда, он снова повернулся к остальным четверым и спел:

Какой король бежал бы с поля битвы,Как низкий и трусливый Дауфриди?Валенсы и Гораута мужи куда ушли, когда утихла битва…И куплен мир был слабым королем и сыном,Который род свой древний опозорил?

Бертран, наливающий вино у стола, замер со смущенным лицом, слушая. Дауфриди закончил, взял последний аккорд и положил лютню.

— Низкий и трусливый Дауфриди, — задумчиво повторил он. — Должен признать, я был заинтригован тем, чего ты рассчитывал добиться, приглашая меня сюда. Я даже не планировал ехать сюда, на юг, на ярмарку, в этом году. Я становлюсь слишком старым для турниров.

Бертран взял бокал и подошел с ним к королю.

— Рад, если заинтересовал вас настолько, что заставил присоединиться к нам. По крайней мере, — пробормотал он, — я теперь знаю, что ваше величество искусно исполняет мою музыку. Мне также напомнили, что в своей погоне за гармоничными и хорошо написанными песнями следует обращать больше внимания на то, как они могут повлиять на будущее.

Дауфриди со смешком взял бокал и опустился в глубокое кресло. Он вытянул длинные ноги к огню и благосклонно махнул всем рукой, приглашая садиться. Они сели. Король взглянул на Бертрана, его умное бородатое лицо выражало явную иронию. Блэз знал, что они с герцогом одного возраста, но король выглядел старше. У него тоже были шрамы — красный рубец от удара мечом должен проходить по левой стороне шеи и исчезать под одеждой. Блэз знал, как далеко тянется этот след от меча. Он видел, как был нанесен этот удар, который закончил сражение, хотя человек, который его нанес, в тот же момент погиб у Иерсенского моста.

— Теперь ты станешь меня уверять, — сказал Дауфриди Валенсийский, поднимая бокал вина, чтобы полюбоваться рубиновым цветом напитка при свете камина, — что твои строки о моей позорной трусости были вставлены в песню только ради поэтической симметрии. Что твоей истинной целью был король Адемар Гораутский и отец этого человека, — он указал бокалом на Блэза, — и что любое нанесенное мне оскорбление достойно глубокого сожаления и ты искренне просишь прощения. Гальберт де Гарсенк, между прочим, предложил мне оплатить часть гонорара за убийство прошлым летом. Я счел это излишней крайностью и отказался. Просто чтобы ты знал. — Он отпил из бокала. — Вино отличное, — заявил он.

— Благодарю. Должен сказать то же о ваших рассуждениях и предвидении, ваше величество. Вы совершенно верно угадали мои собственные первые слова. — Лицо и тон Бертрана были серьезными.

Дауфриди по-прежнему забавлялся.

— Теперь я разочарован. Неужели политическая выгода заставит поэта опорочить собственное произведение?

Блэз слышал рассказы об этом короле, об его остром уме. До сих пор эти качества не были присущи вечно накачанным пивом, драчливым королям залитой водой Валенсы. Сами условия Иерсенского договора, помимо всего прочего, должны были свидетельствовать о компетентности Дауфриди. Деньги, пусть даже большие деньги, он отдал в обмен на землю, которую они стремились, но не смогли завоевать за пятьдесят лет войн. Не нужно обладать блистательным умом, чтобы понять, кто больше всех выиграл от этого договора, — если опустить то, что Гораут мог предпринять теперь, когда его северным границам гарантирован мир. Блэз впервые задал себе вопрос, действительно ли люди, которые вели переговоры со стороны Валенсы, организовали обмен письмами и посланниками, что привело к заключению договора, или просто послужили рупором воли этого хитрого, жесткого короля.

Ему так хотелось убить этого человека два года назад.

Он вспомнил, как пробивался, охваченный горем и яростью, к Дауфриди в те мучительные мгновения, после того как его король Дуергар рухнул, словно огромное дерево, со стрелой в глазнице и его предсмертный крик вознесся, как ворон бога, в холодное северное небо. Блэз и сейчас еще слышал его, стоило ему только закрыть глаза. Именно Кадар де Саварик, отец Розалы, пробился первым к Дауфриди и нанес ему ту самую ужасную рану, а потом погиб под булавами и топорами королевской гвардии. Оба гиганта Гораута погибли в течение нескольких минут.

Два человека, которые скорее дали бы себя выпотрошить, с горечью думал Блэз, чем подписали бы Иерсенский договор. Тот самый договор, который его отец составил так хитро, отдав исконные северные земли Гораута за золото Валенсы, и скрыв при этом свои собственные темные планы.

— Я всегда думал, — говорил Дауфриди, улыбаясь своей тонкой, холодной улыбкой в пышную седеющую бороду, — что трубадуры ничто так не ценят в нашем бренном мире, как святость своего искусства. Скажите мне, неужели я все это время ошибался?

Бертран, сидящий в кресле напротив короля, не клюнул на приманку. Блэз чувствовал, что герцог заранее подготовился к чему-то в этом роде.

— При прочих равных условиях, — спокойно ответил Бертран, — мы ценим нашу работу так высоко, потому что она, может быть, то единственное, что мы оставим после себя грядущим поколениям, единственное, что сохранит наше имя после нашей смерти. Один знакомый мне поэт зашел так далеко, что сказал: все, что люди делают сегодня, все, что происходит и приносит славу, красоту или боль — все это только для того, чтобы дать материал для песен тем, кто придет после нас. Мы проживаем наши жизни, чтобы стать их музыкой.

Дауфриди сдвинул у лица кончики своих длинных пальцев.

— А ты, де Талаир? Ты веришь в это?

Бертран медленно покачал головой:

— Для меня это слишком необычная мысль, слишком чистая. Для этого я, к некоторому своему удивлению, слишком завяз в трудах этого мира. Когда-то мне бы такое и в голову не пришло. Я жил, когда был моложе, почти открыто призывая смерть. Возможно, вы немного помните то время. Теперь я стал старше. Если честно, я не ожидал, что проживу так долго. — На его лице промелькнула улыбка. — Рюдель Коррезе далеко не первый, кто стремился помочь мне отправиться в путешествие к Риан. Но я все еще остаюсь среди живых и обнаружил, что ценю этот мир сам по себе, а не только как материал для чьей-нибудь песни. Я люблю жизнь за крепкое вино и за битвы, за красоту женщин и их щедрость и гордость, за общество храбрых и умных мужчин, обещание весны в разгар зимы и даже за еще более верное обещание того, что Риан и Кораннос ждут нас, что бы мы ни делали. И я нахожу теперь, ваше величество, оставив далеко позади костры юности моей души и вашей, что есть одна вещь, которую я люблю даже больше музыки, которая остается моим средством избавления от боли.