Девушка в тюрбане - Стефано Бенни

Давай не задергивать шторы, будем смотреть на ночной город: с сорокового этажа Нью-Йорк очень красив — столько огней, столько фигур, столько за всеми этими окнами разных историй, обними меня, хорошо здесь, правда? гляди, вон тот дом — как океанский лайнер, не удивлюсь, если он сейчас отчалит и уплывет в ночь. Я тоже. Как тебя зовут, Делотвое — это все-таки звучит как фамилия, скажи мне имя, выдумай на худой конец. Зовут меня Спарафучиль. Ну вот, уже лучше. Спарафучиль Делотвое, было чудесно, словно я тебя и вправду люблю, столько уж лет такого со мной не бывало, прости, я на минутку в ванную.

В ванных почему-то всегда неподходящий свет — слишком яркий, как будто в гримерной театра. Он глянул в зеркало. При лампах с отражателями его лысина имела удручающий вид, но ему, в общем-то, было все равно. Он прополоскал рот, помассировал виски. И чуть не присвистнул. На мраморной полочке лежала косметичка. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, он открыл ее. Занятно встретить в косметичке самого себя. Фотография была в пудренице, под зеркальцем. Снят он был телеобъективом в полный рост, на улице — где и не поймешь. Несколько секунд он держал фотографию двумя пальцами и размышлял. Она не могла знать, кто он, не должна была знать. Он пригляделся к этому моментальному снимку, крупнозернистому, как все снимки, сделанные телеобъективом: человек из толпы, впрочем, лицо приметное, худощавое. И представил кружок оптического прицела, наведенный на его лицо или на сердце. Щелк. Поворачивая ручку на двери ванной, он вспомнил ее большую вечернюю сумку; теперь он знал: в ней не только деньги, при желании мог бы догадаться раньше, но, видно, не было такого желания. Жаль, подумал он, — но не того, что все вот так, жаль остального, потому что было прекрасно. И еще подумал, хорошо бы ей сказать: какая жалость, что Спарафучилем оказалась именно она, досадно и смешно, как раз когда он решил, что отныне все будет по-другому. Но он знал: уже не успеет.

СИНЕМА 

Перевод Н. СТАВРОВСКОЙ

Станция была почти пуста. Маленькая прибрежная станция, где возле деревянных скамеек росли пальмы и агавы. Сразу за коваными воротами начиналась дорога к поселку, а на противоположной стороне каменная лестница спускалась к морю.

Из стеклянной диспетчерской будки вышел начальник станции и под навесом проследовал к путям. Толстенький, усатый, он закурил и с сомнением поглядел на затянутое тучами небо. Проверяя, не начался ли дождь, выставил ладонь из-под навеса, потом развернулся кругом и с озабоченным видом сунул руки в карманы. Двое рабочих, ожидавшие поезда на скамье под вывеской с названием местечка, приветственно ему помахали; он в ответ кивнул. На другой скамейке сидела пожилая женщина в черном с чемоданчиком, перевязанным бечевкой. Начальник осмотрел с обеих сторон пути и, услышав звонок, возвещающий о прибытии поезда, возвратился в свою будку.

В этот момент из-за кованой решетки показалась девушка. На ней были платье в горошек, туфельки с ремешком вокруг щиколотки и голубая вязаная кофта. Шла она быстро, видимо чтобы согреться от ходьбы; из-под платка выбивались густые светлые волосы. В руках она держала матерчатый чемоданчик и маленькую плетеную сумочку. Провожая ее взглядом, один из рабочих толкнул локтем своего зазевавшегося товарища. Равнодушно глядя в землю, девушка прошла в зал ожидания и прикрыла за собой дверь. В зале было пусто. Девушка сразу же направилась к большой чугунной печке, в надежде, что ее затопили. Но, пощупав, разочарованно отвела руку и положила на печку свои вещи. Сама села рядом, спрятав лицо в ладонях; плечи ее чуть заметно вздрагивали. Так она просидела долго, похоже плакала. У нее были красивые нежные черты лица, тонкие запястья и щиколотки. Потом она сняла платок, встряхнула пышными волосами. Окинула ищущим взглядом стены комнаты. На них висели полные угроз предписания оккупационных властей местным жителям и фотографии лиц, объявленных вне закона. Девушка затравленно огляделась, потом взяла сумку с печки и поставила на пол у ног, словно желая ее защитить. Поежилась, подняла воротник кофты. Руки все время двигались, что-то нервно теребили, явно не находя себе места.

Дверь распахнулась, вошел мужчина. Высокий, худой, в светлом плаще, перетянутом в талии поясом, и надвинутой на лоб фетровой шляпе. Девушка вскочила и прерывисто вскрикнула:

— Эдди!

Мужчина приложил палец к губам и двинулся ей навстречу. Улыбаясь, он заключил ее в объятия. Девушка прижалась головой к его груди.

— О, Эдди! — прошептала она, отрываясь наконец от него. — Эдди!

Мужчина потянул ее за руку, усаживая на скамью, подошел к дверям и украдкой выглянул наружу. Потом сел рядом с ней и вынул из кармана несколько сложенных листков.

— Вручишь их английскому майору, — сказал он. — Потом расскажу, как это надо сделать.

Девушка взяла листки и сунула их за вырез платья. Выглядела она испуганной, глаза были полны слез.

— А ты? — спросила она.

Он с досадой махнул рукой. Послышался грохот состава, и в застекленной двери замелькали товарные вагоны. Мужчина поглубже нахлобучил шляпу и прикрылся газетой.

— Пойди взгляни.

Девушка подошла к двери и окинула быстрым взглядом перрон.

— Товарный, сели двое рабочих — те, что ждали на скамейке.

— А немцы там есть?

— Нет.

Начальник станции дал свисток, и поезд тронулся. Девушка вернулась к мужчине, взяла его за руки.

— А ты? — повторила она.

Мужчина свернул газету и сунул ее в карман.

— Сейчас не время думать обо мне, — ответил он. — Ну-ка, расскажи мне программу ваших гастролей, только подробно.

— Завтра будем в Ницце, там выступаем три дня. В субботу и воскресенье — в Марселе, потом день в Монпелье и день в Нарбонне — в общем, по всему побережью.

— Он будет в Марселе в воскресенье, — сказал мужчина. — После спектакля к тебе в уборную придут поклонники. Принимай по одному. Многие принесут цветы; наверняка будут немецкие шпионы, но и наши люди тоже. Как бы то ни было, каждую записку читай в присутствии посетителя, потому что я не знаю, как выглядит человек, которому ты должна передать сведения.

Девушка внимательно слушала. Он умолк, чтобы закурить.

— Одна записка будет такая: «Fleurs pour une fleur»[56]. Тому, кто ее принесет, отдашь документы, это и будет майор.

Звонок под навесом затрезвонил опять, и девушка взглянула на часы.

— С минуты на минуту придет поезд, и... Эдди, прошу тебя...

Мужчина не дал ей закончить:

— Расскажи-ка о спектакле, в воскресенье я попытаюсь его себе представить.

— Участвуют все девушки труппы, — безразлично бросила она. — Каждая изображает какую-нибудь актрису — современную или прошлых лет, вот и все.

— А называется как? — с улыбкой спросил он.

— «Синема — синема».

— Неплохо.

— Что ты, кошмар! — убежденно сказала она. — Танцы ставил Саверио, представляешь, мне приходится танцевать в платье, на которое я все время наступаю, я — Франческа Бертини.

— Смотри не упади, — шутливо заметил он, — для великой трагической актрисы это непростительно.

Девушка снова закрыла лицо руками и заплакала. Слезы сделали ее еще красивее.

— Поедем вместе, Эдди, прошу тебя, ну поедем, — прошептала она.

Мужчина с нежностью вытер ей щеки, но голос его стал суровым: казалось, он борется с сильным искушением.

— Перестань, Эльза, — сказал он, — постарайся вникнуть в обстановку. — Потом шутливо добавил: — Интересно, в каком виде бы я поехал — в балетной пачке и в белокуром парике?

Звонок под навесом умолк. Вдали послышался стук колес. Мужчина поднялся, сунул руки в карманы.

— Я провожу тебя до вагона.

Девушка решительно покачала головой.

— Не надо, это опасно.

— Все равно провожу.

— Ну пожалуйста, прошу тебя.

— И вот еще что, — сказал он, направляясь к двери, — говорят, этот майор — донжуан, так что не слишком ему улыбайся.

Девушка взглянула на него с мольбой.

— О, Эдди! — воскликнула она голосом, полным муки, и подставила ему губы.

Мужчина секунду помедлил, не решаясь ее поцеловать. Потом запечатлел на щеке девушки почти отеческий поцелуй.

— Стоп! — крикнула ассистентша. — Стоп, камера!

— Не то! — загремел в мегафон голос режиссера. — Конец придется переснять.

Режиссер был молодой бородач с длинным шарфом на шее. Он слез с подвижного сиденья на операторском кране и направился к ним.

— Не пойдет, — недовольно пропыхтел он. — Нужен страстный поцелуй, как в немом кино и как в нашем первом фильме. — Показывая, он обхватил актрису левой рукой, так, что она выгнулась назад. — Наклонитесь над ней и целуйте со всей страстью, — сказал он актеру. Потом, обращаясь ко всем остальным, крикнул: — Перерыв!