Змеиный клубок - Леонид Влодавец

По учительской привычке все систематизировать Галина делила подростково-юношеские компании на три основные группы. Первая — «мирные тусовщики» — могла только производить шум: галдеть, верещать, орать, визжать, молоть вздор, кривляться, хохотать, петь песни и включать на полную мощность магнитофоны. Однако, поскольку такие группы состояли в основном из довольно умненьких и культурных детей не из самых неблагополучных семей, их опасность для общества была относительно невелика. Даже наоборот. Порой, попадая в такие компании, отпрыски действительно малоинтеллигентных и неблагополучных семей вынуждены были тщательно скрывать недостаточную эрудицию, дабы не стать посмешищем. Конечно, и в таких компаниях выпивали и покуривали травку. Но не до полного обалдения, а только для кайфа. В основном на эти цели употреблялось пиво и легкая «марьи-ванна». Такие тусовки на драки изначально не настраивались. Они очень редко приставали к прохожим, а на замечания со стороны старших — если таковые осмеливались их делать — реагировали, как правило, лишь язвительными репликами, кривляньем и непристойными жестами. В милицию таких если и забирали, то лишь по глупости или недоразумению.

Вторая группа — Галина условно называла ее «фанаты» — была более заводная. Она состояла из тех, кого тусовки первого типа отторгали в силу отсутствия чувства юмора, недостаточного кругозора в области излюбленного вида музыки и общего недостатка интеллекта. У этих и мата в речи было побольше, и девки с ними общались более развязные, и развлечения были более хулиганские, и на замечания они реагировали более жестко — начинали не с шуток и насмешек, а сразу с ругани, причем могли и с кулаками полезть. Пили они посерьезнее, допьяна, глотали таблетки, курили анашу и даже кололись. У этих в порядке вещей было подраться между собой, сцепиться со сверстниками, но к старшим они обычно не цеплялись, если те не замечали их художеств и не обращали на них внимания. Для них главным оставалось веселое — по их стандартам — времяпрепровождение, а драка, насилие основной целью не являлись.

А вот компании третьего типа — «шпана» по митрохинской терминологии, — происходившие из самых спившихся, развалившихся и опустившихся семей, бросившие учиться и не желавшие работать, были самыми опасными. Они были алы на весь свет, на родителей, на самих себя и на первых встречных. Почти каждый из них прошел жестокую, беспощадную школу битья: их с детства били родители, били такие же на улице, били воспитатели в детдомах или интернатах, били милиционеры в отделениях. Наконец, немалое число их уже побывало в спецприемниках, спецшколах, спецПТУ и ВТК, где их тоже били. И у них ежедневно было желание хоть кому-то набить морду. Ни вооруженным ментам, ни крутым качкам, которые их регулярно метелили, отплатить было трудно, почти невозможно. А вот отыграться на ком-то, подвернувшемся под руку, иногда оказывалось доступным. Поэтому, куда и зачем бы они ни шли, собираясь в кодлу, у них везде и всюду на уме было одно — драка. Или кучей на одного, или кучей на кучу. В принципе остановить их могла только превосходящая сила, слов они не понимали и не хотели понимать. Самых крепких и жестоких из них отбирали к себе серьезные банды, а-, что помельче и послабее, превращались в бом-ксй и кончали жизнь под забором, а как-то выкрутиться и превратиться в человека удавалось лишь немногим.

Так вот те, которые вошли в вагон, относились именно к категории шпаны. И почти сразу же привились искать повод для драки. Даже не искать, а создавать его.

Бабки, сбежавшие в другой вагон, их не заинтересовали. Но если б Митрохина попробовала последовать примеру богомолок, то ее бы наверняка сразу же зaметили и прицепились бы к ней. Поэтому Галина предпочла сидеть на месте и не рыпаться. У нее в кармане был пистолет, и хотя она не была уверена, что сумеет еще раз выстрелить в человека, наличие оружия немного успокаивало. Она исподволь наблюдала за поведением компании, галдевшей в нескольких метрах наискосок от нее. Несомненными вожаками в этой команде были трое рослых поджарых парней, коротко стриженных, но плохо бритых. Похоже, что три девки, имевшиеся в этом дружном коллективе, принадлежали именно им. Эти шестеро занимали две противоположные скамейки, дымили сигаретами, тискались и хохотали во всю глотку. Остальные четверо парней, помельче, допивали из горла бутылку водки в соседнем отсеке. Видимо, подогревались.

Один из тех, что поздоровее, повернулся к сидевшим за его спиной мелким и сказал что-то вполголоса. Галина за галдежом не расслышала, что именно, но очень скоро догадалась, о чем шла речь.

Мелкий встал с места, снял кепку, отошел к двери тамбура и заныл, кривляясь, на известный манер поездных нищих:

— Уважаемые пассажиры! Очень неловко к вам обращаться! Извините и простите меня, засранца! Мы сами не местные, беженцы из Чечни. Восьмые сутки на вокзале живем, деньги свистнули, паспорта пропили, милиция воровать не дает — помогите сколько можете православным цыганам!

Во дает! Давай, Оселок! — заорали приятели.

Оселок подошел к старику, читавшему книгу. Тот, не меняясь в лице, положил ему в шапку мятую тысячу.

u Спасибо, дедушка! — изобразив расстроганный всхлип, шмыгнул носом шут. — Дай вам Бог здоровья! И помереть поскорее, чтоб не мучиться! Родина вас не забудет!

Старик никак не отреагировал и на хохот, который последовал вслед за этим. Оселок с кепочкой в руке пошел дальше, к огородникам.

— Граждане! Пожалейте, не дайте совсем пропасть! — заныл парень. Огородники сделали вид, что его не замечают, и Оселок тут же бросил вопросительный взгляд на своих основных. Тот, что, видимо, велел ему изображать нищего, утвердительно кивнул.

— Какие вы жадные, товарищи! — сказал с укоризной Оселок. — Тысчонки для голодающего ребенка пожалели! Просто плакать хочется!

И он уткнулся лицом в кепочку, сделав вид, что сотрясается от рыданий.

— Э, — басовито прорычал со своего места один из тройки лидеров, — вы что, козлы, совсем оборзели? Крутые, что ли?

Огородники как по команде встали со своих мест, держась за сумки, и пошли к выходу, но Оселок схватился за литые ручки, привинченные к спинкам сидений по обе стороны прохода, и преградил им путь.

— Пропусти, малый, нам сходить надо… — неуверенно произнес один из огородников, пытаясь отодвинуть Оселка с дороги.

Но тот неожиданно заорал во всю глотку:

— Граждане! Спасите! Помогите! Избивают!

Те трое больших мгновенно сорвались с мест и в три прыжка оказались за спиной у огородников.

— Фига ли ты моего брата обижаешь, пидор? — выкрикнул тот, что настропалил Оселка на эту провокацию, хватая за ворот одного из мужиков. — Давно хлебальник не чистили, уродище?

— Да я не трогал его! — взвыл мужик. — Он сам психует!

— Ах, ты его психом назвал? Н-на!

Кулак с хрустом долбанул мужика по скуле, огородник повалился на пол. Второй огородник, бросив свои сумки с картошкой, оттолкнул загородившего дорогу Оселка и проскочил в тамбур, но туда за ним кинулись двое здоровяков. Туда же немного погодя забежал и Оселок. Что там творилось, Галина разглядеть не могла, только слышала мат, вопли и звуки ударов.

Зато то, что творилось в вагоне, было хорошо видно. Четыре парня, свалив огородника на пол, пинали его с разных сторон, не обращая внимания ни на стоны, ни на глухие просьбы-мольбы:

— Ну чего ж вы? За что? Чего я вам сделал-то?

— Молчи, с-сука! Вообще убьем!

Девки тоже подбежали, подзуживая:

— Дай ему, Юрик! В рыло, ради меня!

Куда и как в это самое время испарился седой дедок, Митрохина не заметила. То ли он успел ускользнуть сразу после того, как пожертвовал Оселку тысячу, то ли сумел прошмыгнуть за спиной у Оселка, пока тот задерживал огородников.

Поезд стал замедлять ход. И тут из тамбура, где дубасили второго огородника, послышался отчаянный крик Оселка:

— Атас! ОМОН!

Те, что пинали, и девки, бросив свою жертву, дружно бросились по проходу в противоположный конец вагона. А из тамбура выскочили трое остальных, но следом за ними, грохоча сапогами, в вагон ворвались пятеро плечистых детин в беретах и сером камуфляже с дубинками в руках. Оселок, удиравший первым, наступил на картошку, рассыпавшуюся из сумки огородника, поскользнулся и грохнулся на пол, а об него запнулись и оба верзилы.

— Стой, падла! Не уйдешь! — И тут же: хрясь! хрясь! — дубинками по спинам.

— Уй, зараза! Начальник! По почкам-то зачем?

— Молчи, дерьмо! Огрызается еще! Кто зараза? Кто зараза?!

Галина вдруг сообразила, что сейчас ее могут призвать в свидетели, в понятые, а это означает, что потребуют документы. Заодно могут проверить рюкзак или вообще обыскать. Поэтому, воспользовавшись тем, что омоновцы увлеклись обработкой тех трех парней, она тихонько выскочила в тамбур. Как раз в это время поезд затормозил, двери с шипением открылись, и Митрохина выпрыгнула на пустую платформу. Но в это же время из соседнего вагона гурьбой вывалились те семеро, шпана. Аза ними уже из другого вагона выбежало несколько омоновцев: