Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс

знаков зодиака и потому не могло исходить от Павла, а представляет собой «позднейшую вставку» или «глоссу». Досадную «неосмотрительность» проявляет Гейтмюллер, усматривающий в упоминании двенадцати у Павла исторический факт, и совсем уже сме­хотворно заявление Фейне, причисляющего к «историче­ским» датам жизни Иисуса физическое воскресение послед­него, его восседание на троне одесную бога и, следовательно, также его вознесение на небо, после чего его ожидает парусия. Но если даже допустить, что отрывок, в котором идет речь об явлениях христа, входил в первоначальный текст По­слания, то что мы от этого выигрываем? Из «Деяний апо­стольских» мы знаем, что пережитое Павлом «откровение» за­ключалось в том, что его осиял свет и он услыхал голос, который он принял за голос Иисуса. Кто же может по­ручиться за то, что остальные испытали нечто иное, раз переживание Павла ставится на одну доску с их пережива­нием? Что доказывают подобные «явления», в лучшем слу­чае представляющиеся чисто внутренними переживаниями, и как велика историческая реальность таких внутренних со­зерцаний?

Повествование о тайной вечере

Остается еще повествование о тайной вечере (I Кор. 11, 23 и сл.) — последний и самый главней козырь в руках тех, кто утверждает, что Павел знал евангельского Иисуса. «Я от самого господа принял то, что и вам передал, что господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб, и воз­благодарив преломил». Здесь мы имеем, по-видимому, ука­зание на определенные реальные события из жизни Иисуса: ночь, предательство, вечеря перед арестом! Нет ничего уди­вительного в том, что теологи-историки торжествуют, уве­ряя, что это место «убийственно» для отрицающих историч­ность Иисуса.

Однако, уже первые слова «Я от самого господа принял» вызывают сомнение. Ибо эти слова бесспорно свидетельствуют о том, что Павел почерпнул сведения о словах, произ­несенных Иисусом на прощальной вечере, не из историче­ского предания, а из личного откровения. В самом деле, таково мнение не только Пфлейдерера и М. Брюннера, — даже Гейтмюллер полагает, что сообщение о прощальной вечере и установлении таинства причащения может служить только косвенным доказатель­ством того, что Павел знал какого-то исторического Иисуса, «ибо оно принято от господа, следовательно, приведено как откровение». Ведь ссылается же Павел, как мы видели, и в других случаях на «словеса господа», когда он будто бы говорит «духом» последнего! Поэтому непосредственно отсюда еще не вытекает ничего такого, что подтверждало бы историчность «господа».

Торжественная трапеза, во время которой тело божие вкушалось под видом хлеба, а кровь господня под видом вина, искони принадлежала, как сказано, к обрядам культа иудейско-гностических мессианских сект. Трапеза с анало­гичным символическим значением была широко распростра­нена среди мистериальных объединений древности и при­обрела характер поминок с того момента, как отношение между культовым богом и его приверженцами стало рассма­триваться как исторический факт. Персидский Митра, прежде чем вознестись на небо, тоже прощается со своими последо­вателями при торжественной обстановке последней трапезы, и не подлежит никакому сомнению, что за подобными тра­пезами произносились прощальные слова покровителем общины, покидавшим последнюю, причем к этим словам относились с особым уважением. Поэтому вполне возможно, что Павел просто изложил то, что он сам тоже считал про­щальным словом Христа, потому ли, что он воспринял 3to, как ему казалось, посредством личного откровения возне­сенного господа, или потому, что подобные слова уже раньше произносились в общине и употреблялись в культе. М. Брюннер тоже придерживается того мнения, что изображение сцены тайной вечери у Павла по всем вероя­тиям не является чисто историческим преданием, а предста­вляет собой догматико-культовой акт празднества, и он подчеркивает, что ©следствие такого своего культового значения оно не может служить доказательством близкого знакомства Павла с жизнью Иисуса. Даже выражение «в ту ночь, в которую предан был», по-видимому, лишено исторической окраски и не имеет ничего общего с историей предательства Иуды, ибо греческое выражение «paradidonai», которое употребляет Павел, означает буквально не «предать», а «отдать». И в этом последнем смысле оно позаимствовано из 53-й главы книги Исайи, в 12-м стихе которой говорится, что раб божий «предал (отдал) душу свою на смерть, и к злодеям причтен был». Но тогда слова Павла следовало бы понимать лишь в том смысле, что спаситель, словно злодей, отдан был на растерзание своим врагам, и это совпадает с общим взглядом Павла на смерть Иисуса, как на искупи­тельную смерть за человечество, и вполне гармонирует с не­посредственно примыкающими к этому месту словами Исайи, согласно которым раб божий понес на себе грех многих и за преступников сделался ходатаем. С этой точки зрения понятно и то обстоятельство, что указанное событие якобы произошло в ночное время, ибо, по воззрениям Павла, враги мессии — духи зла и тьмы, вернее, звездные духи темной половины года, проявляющие свою вредоносную деятель­ность именно ночью[48]. Поэтому мы считаем чистейшим самообманом утверждение И. Вейса, будто в 1 Кор. 11, 23 Павел говорит о «предательстве» и кое-что знает о «предателе» и аресте. Относящиеся сюда слова не дают никакого материала для такого вывода. «Здесь, сказано лишь в общей форме его передали, и с полным основанием можно было бы добавить: первосвященники и власти. Мне­ние, будто Павел кое-что знает о предателе, во всяком слу­чае слишком отважное и неосторожное; желание родило в данном случае мысль».

Затем слова, произнесенные на тайной вечере, носят у Павла даже с теологической точки зрения такой определен­ный отпечаток его мировоззрения и имеют к тому же столь ясно выраженный формальный характер, что совершенно невозможно допустить, чтобы в таком (виде они были произ­несены самим Иисусом, и чтобы ссылка на них в посланиях апостола покоилась на историческом предании.

Если мы обратимся теперь к установлению причащения в евангелиях, то увидим, как это всеми признано, что отно­сящиеся сюда слова Иисуса производят также и у синопти­ков в высшей степени странное впечатление и резко противо­речат той пресловутой «простоте» и «скромности» оборотов речи Иисуса, которую обычно подчеркивают теологи.

«Как могли были себе представить ученики», — справед­ливо спрашивает Эйхгорн (Eichhorn), — «что они вкушают тело христово, которое вскоре будет предано смерти, и что они пьют его кровь, но не ту кровь, которая находится в его теле, а ту, которая будет пролита в ближайший момент? Как могли они себе представить, что они вкушают умерщвленное тело Христа и пьют пролитую им кровь? Все это крайне зага­дочно и непонятно». В самом деле, это — представления мистических сект, возникшие на почве идеи общинного бога, которого они мыслили себе в ту пору в образе человека, идеи, родившейся в туманной неопределенности экстатиче­ского самосознания и благоговейного самоуглубления,