На землях рассвета - Алексей Ефимов

Насилие едва не вызвало войну — до убийств не дошло лишь потому, что под Зеркалом они были физически невозможны. Но раскол между теми, кто хотел насиловать и теми, кто хотел любить, был очень резким. Те, насильники, оказались в меньшинстве, отверженные всеми — а на огражденном неприступной стеной Зеркала клочке земли просто не было места для двух враждующих сторон. Естественное для детей стремление к справедливости не позволяло им терпеть даже малые проявления насилия и подонки были, в конце концов, лишены возможности творить зло, но цена этого избавления оказалась ужасна. В мире, где не было смерти, было возможно еще погребение заживо. Тысячи тех, кто насиловал и унижал, сейчас покоились, связанные, глубоко под толщей мокрой глины — не способные более двигаться и дышать, однако все сознающие. По сравнению с ЭТИМ любые муки внешнего мира казались Лэйми надуманными.

Про тех же, кому удавалось освободиться из могил, в которые их повергла ненависть товарищей к их гнусным страстям, ходило множество страшных историй. Как говорили, несколько этих существ все еще укрывались в пустынных районах мира. Какого-то серьезного вреда, хвала Зеркалу, они причинить не могли, но люди постоянно исчезали — по пять, по десять каждый год, — и оставшиеся понимали, что ТЕ их похитили и скрыли в земле…

Страшней всего для жителя его мира было подвергнуться подобной участи, ибо, если не удавалось разыскать могилу и освободить страдальца, тому оставалось дожидаться лишь отключения Зеркала — которое принесет ему кошмарное освобождение смерти.

Конечно, беглых чудовищ ловили. Некоторые даже попадались. Зеркало не допускало физических мук, но ведь казалось бы безобидные вещи — вроде яркого света, громкого звука, обычного лишения сна могут терзать сильнее любой боли. Лэйми видел несколько бетонных мешков, в которых сидели эти… существа. Один Бог знал, во что обратились их сознания после многолетней обработки мерзкими звуками — вроде тех, какие издает эмалированный таз, если волочить его по кафельному полу — стробоскопическими вспышками и иными, более гнусными придумками. Это были не люди, и при одной мысли, что одно из этих дважды осужденных существ однажды получит свободу, его охватывал невыразимый ужас…

Но, как бы то ни было, эра разврата и сопутствующих ему беспорядков отошла в прошлое по очень прозаической причине — разнообразие интимных удовольствий, в общем, невелико, и любой мало-мальски пытливый ум рано или поздно задает себе вопрос — а что еще есть в этом мире?

Так началась эра познания — уже не на детском уровне. Обитателям мира пришлось изобрести идею письменности, чтобы понять назначение доставшихся им книг. Расшифровка их стала одной из труднейших задач и оказалась лишь частично успешной — слишком далеко успели разойтись их языки…

До сих пор из наследия прошлого понято было не все. Кое-кто — и Лэйми был в их числе — свободно владел ойрин и другими языками Джангра, но большинство не давали себе такого труда. Вторичный мир уже давно перерос то, что досталось им в наследство от внешнего…

Эпоха осознания и усвоения созданного не ими заняла едва ли не столетие. Потом, когда прежний мир был исчерпан, настала пора Вторичного Мира, который рос и сейчас — но не только. Многие — и в их числе лучшие из обитателей мира — посвятили свои жизни созданию совершенно нового не в мире фантазий, а в реальности. Вначале они лишь восстанавливали то, что разрушило их собственное неразумие и время. Но теперь… новые вещи… новое оружие (его делали особенно усердно, зная, что Зеркало однажды рухнет и им придется, как предкам, сражаться за свои жизни), новые законы природы, которые едва ли удалось бы открыть тем, чьи жизни не продлило Зеркало…

Вот только движение это постепенно замедлялось. Оно не прекращалось, совсем нет, но становилось как бы сонным. Неспешность, неторопливость стали основными чертами обитателей мира. Холодная апатия все больше овладевала ими, и, в то же время — странное, тревожное томление. Им хотелось изменять себя и свой мир — но порой мотивы и результаты этих изменений становились странны… Порой Лэйми встречал вещи, которые казались ему совершенно бессмысленными и даже пугающими. Ему казалось, что некоторые из его собратьев за века размышлений заглянули в такие глубины, в которые не должен прозревать человек, и то, что они там увидели, теперь прорывалось на поверхность, превращая его мир в то, чего он не хотел видеть.

Лэйми недовольно помотал головой. Ему не нравилось направление, в котором развивался Хониар, но все его попытки представить нечто другое, в конечном счете, ни к чему не вели. Не имело смысла придумывать все новые и новые миры, если не было возможности их воплотить. К тому же, его уже не первый день преследовала мысль, что он может сделать что-то очень важное, вот только что — он никак не мог вспомнить. Это начало уже его раздражать — как и бесполезное, в общем-то бдение над обломками мертвого прошлого.

Лэйми опустил ресницы и постарался изгнать из головы все, до единой, мысли. В тот миг, когда это ему удалось, он распахнул глаза — это, пусть и немного, походило на второе рождение. Такой старый детский трюк не раз выручал его, когда он совершенно запутывался в своих побуждениях — он позволял отбросить их все и действовать инстинктивно, совершенно бездумно — так, словно его телом распоряжается кто-то еще, а сам он смотрит на это со стороны. Помог он и сейчас — твердо решив отправиться в путь и совершенно не зная, где он закончится, Лэйми словно сбросил с себя все двести прожитых им лет. Не замеченный никем, он вышел из Библиотеки, сел в скутер — не в тот, на котором прилетел к ней, потому что никто не обращал на это внимания — и помчался обратно. Достигнув набережной, он повернул к Генератору — по-прежнему подчиняясь невидимым побуждениям подсознания.

Проспект, по которому он мчался, вел к сердцу их мира от несуществующих уже Врат Хониара. Раньше он носил имя Императора Охэйо IV, сейчас его не называли никак. Говорили просто «дорога» — и все.

Когда-то на месте Генератора — а его, естественно, пришлось разместить в геометрическом центре городской застройки — стоял правительственный дворец, тех еще времен, когда Хониар был столицей Директории Джулии, одной из небольших стран, поглощенных Империей Джангра. Когда в планетную систему вторглись Мроо, дворец и прилегающие кварталы срыли, чтобы освободить место для самого дорогого и сложного сооружения на планете.

Проспект обрывался неожиданно, уступая место неприглядного вида пустырю. Еще в самом начале стройку окружили пятью линиями проволочных заграждений. Проволока давно проржавела, опорные столбы покосились и только стальные боевые башни — наподобие тех, что прикрывали когда-то подступы к Вратам Хониара — угрюмо возвышались между заграждениями, над морем дико разросшегося бурьяна.