Соперница королевы - Элизабет Фримантл

– В карты?

– Да. Избавить тебя от кошелька с золотыми, который ты пригрел под дублетом, – подходящий способ отвлечься от… – Елизавета замолкает, по-видимому, подбирая подходящее слово, – …предвкушения. – Она машет пажу, требует подать колоду.

Сесил ругает себя за малодушие, резко контрастирующее с пренебрежением, которое демонстрирует королева перед лицом опасности. В душе вздымается застарелый страх (уже изрядно истрепавшийся), что письмо испанскому послу все-таки явится на свет. Единственное утешение – если бы королева о нем знала, он бы здесь не сидел.

– Господь вопреки всем вероятиям возвел меня на престол, и, будь на то Его воля, на нем я и останусь. – Елизавета поднимает взор к потолку. Она щелкает пальцами, приказывает пажу принести цукатов и возвращается к картам, словно единственное, что ее сейчас занимает, – это игра.

Паж приносит блюдо со сладостями. Королева кладет в рот цукат, облизывает пальцы.

– Попробуй, Пигмей, очень вкусно, – она подталкивает блюдо к Сесилу. Он из вежливости подчиняется. Цукат прилипает к нёбу, приторная сладость вызывает приступ зубной боли.

Сесил выкладывает карты: беспорядочная смесь троек и четверок. У Елизаветы полная рука червей – десятка, валет, дама, король.

– Надеюсь, ты не поддаешься. Я этого не люблю.

Сесил мотает головой, бормочет оправдания. Рот заполнен вязкой сладкой жижей. Королева показывает даму червей.

– А где леди Рич? В Эссекс-хаусе?

– Да, мадам.

Елизавета еле заметно вздрагивает, словно ее укусила оса, но она не желает признаваться, что ей больно.

Февраль 1601,

Эссекс-хаус, Стрэнд

Пенелопа слышит выкрики брата: «За королеву! За королеву! Против меня замыслили заговор!» В ответ доносится безжизненный гул. Вместо прежнего воодушевленного «Эс-секс! Эс-секс! Эс-секс!» толпа безмолвствует. Остается молиться, что Горджесу удастся собрать обещанную тысячу бойцов. Столь великое число представляется Пенелопе библейским чудом: одна надежда, что Всевышний на их стороне.

Не придумав себе иного занятия, она направляется в часовню. Фрэнсис уже там. Женщины без улыбки кивают друг другу. Пенелопа опускается на колени рядом с невесткой, складывает ладони и открывает сердце Господу. Она просит подать знак, но ее мольба остается без ответа – ни солнечного луча, ни раската грома.

Один из гвардейцев Эссекса откашливается, желая привлечь их внимание. Сколько ему – тринадцать, четырнадцать? В руках у него мушкет, из-за которого он кажется ниже ростом. Пенелопе вспоминаются сыновья и юный Роберт: в случае неудачи ему придется унаследовать бедлам, затеянный его отцом. Но кто поможет этому мальчику, если дело дойдет до худшего? На глазах наворачиваются слезы за незнакомого паренька.

– Вас зовет ваш дядя, миледи. – Он краснеет; должно быть, не привык разговаривать с высокородными дамами.

Женщины встают и выходят из часовни вслед за юным стражем. Пенелопа берет Фрэнсис под руку. Мальчик шаркает по длинному коридору – у него даже сапоги не по размеру. Туфли Пенелопы тихо шлепают в такт. На ногах Фрэнсис башмачки с твердой подошвой – возможно, она надела уличную обувь, предполагая, что придется поспешно бежать. Их топот напоминает барабанный бой.

У двери в кабинет стоит Меррик. При виде Пенелопы на его лице отражается облегчение.

– Надеюсь, вам удастся их успокоить, миледи. Они там совсем разбушевались.

– Почему мой брат еще не вернулся? Уже три часа прошло.

– У меня нет известий, – коротко отвечает Меррик, отпирая дверь в кабинет. Вероятно, он надеется, что Пенелопа сможет вытащить их из сложившейся ситуации. Увы, похоже, уже поздно.

Она отправляет мальчика на кухню за едой:

– Принеси все самое лучшее. Это знатные гости, их нужно принять подобающе.

– Рад вас видеть, – говорит дядя Ноллис как ни в чем не бывало, однако озабоченная морщинка между глаз выдает волнение. Он направляется к Пенелопе с распростертыми объятиями, сухо целует в обе щеки. Пенелопа и Фрэнсис учтиво приветствуют остальных. Верховный судья Попхэм сверлит их злобным взглядом. У него тонкие губы и вытянутое угловатое лицо.

– Вы вооружены, миледи, – говорит он с таким видом, будто мир перевернулся с ног на голову. Голос у него вялый, совершенно не подходящий к аскетичному виду.

– Ах, это! – Пенелопа совсем забыла про меч. – Просто для безопасности. Церемониальное оружие, оно не годится для сражения. – Его взгляд преисполнен нескрываемого отвращения. При других обстоятельствах она посмеялась бы над ним, но сейчас не время для подколок.

Во дворе смеются стражники, оставленные охранять дом. Пенелопа не видит в сложившемся положении ничего смешного. Эти люди закалены в битвах под началом ее брата и не боятся возможного кровопролития. Они из тех недовольных, кто возложил свои надежды на Эссекса, и сегодня их чаяния могут воплотиться в жизнь. Неудивительно, что им весело.

Ноллис начинает говорить, однако Попхэм перебивает его:

– Что скажете об измене, совершенной вашим братом, миледи?

– Мой брат не мятежник, лорд Верховный судья. Он лишь желает устранить тех, кто оказывает на ее величество дурное влияние.

– Это мы скоро узнаем, – смеется тот.

Дядя Ноллис наконец берет себя в руки:

– Мы обязаны сделать все возможное, чтобы его разоружить. Боюсь, на сей раз он зашел слишком далеко.

Пенелопа не отвечает. Ей нечего сказать. Эссекс не может повернуть назад; он должен дойти до конца во что бы то ни стало.

– Вы должны сознавать, миледи, – Попхэм произносит обращение «миледи» с неприкрытой иронией, – что совершаете серьезное преступление, удерживая посланников королевы в заложниках. У нас имеется приказ с королевской печатью, – он указывает на пажа, бережно держащего пергаментный свиток. Руки у мальчика потрескались, он слегка дрожит. Пенелопа улыбается ему. Паж опускает глаза.

– Заложники?! – произносит она с полуулыбкой, будто сама мысль представляется ей нелепой. – Вы наши гости. Граф попросил вас дождаться его возвращения. – Ее голос ровен и спокоен.

– У моего мужа срочные дела в городе, – добавляет Фрэнсис.

Попхэм приподнимает бровь, словно удивлен, что она вообще умеет говорить.

– Значит, мушкетеры у двери – просто украшение? Может, они из алебастра? – Он издает бульканье, изображающее смех. – А дверь заперта, видимо, ради нашей безопасности.

– Миледи, будет благоразумно, если вы снимете стражу и позволите нам уйти, – произносит лорд-хранитель печати. Несмотря на то что на дворе февраль, а в комнате не затоплен камин, на его лбу блестят капли пота. Вустер согласно кивает. – Я лично поручусь, что мы оставались в Эссекс-хаусе по доброй воле. На одно обвинение меньше для вашего брата.

– Вы, может, и поручитесь, а я нет, – заявляет Попхэм. – Эссекс полностью заслуживает своей участи. Вопрос лишь в том, какой глубины он себе выроет могилу и кого утянет вместе с собой. – Пенелопа стискивает кулаки, представляя, как костяшки впечатываются ему в скулу. – Говорят, вы здесь