Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

На следующий день Перкинс приказал, чтобы гонорар Вулфа за «Историю одного романа» вернулся к первоначальным пятнадцати процентам. Разница, которую должен был получить Вулф, составляла двести двадцать пять долларов.

«Мы, конечно, не станем удерживать такую сумму, раз это может обрушить на нас столько недовольства и беспокойства и отнимет у нас столько времени», – написал он Тому. Перкинс считал, что автор имеет право защищать собственные интересы, но был уверен, что Том раздул из мухи слона.

«Я определенно не хотел бы, чтобы ты, как уже успел подумать, приносил жертву в мою пользу, – написал он Вулфу. – И я знаю, что ты считаешь правильным любой свой поступок – то же касается и заявленного тобой в моей адрес в предыдущем письме. Я никогда не сомневался и не буду сомневаться в твоей искренности. И хотел, чтобы и ты относился к нам так же».

Сразу после того как Перкинс восстановил его прежний гонорар, Вулф заявил, что хотел бы остаться в рамках прежнего контракта.

«Это касается и всех остальных моих обязательств», – написал он Максу. Вулф внезапно понял, что «жизнь слишком коротка, чтобы ссориться с другом из-за таких мелочей». Он сказал, что образумился за день до того, как получил новости от Макса. Он даже позвонил ему и захотел встретиться, просто чтобы сказать, что «все чертовы контракты в мире не значат для меня столько, сколько дружба с тобой». Вулф хотел произвести на свет новую книгу. И поэтому, как он сказал Перкинсу, «я нуждаюсь в твоей дружбе и поддержке больше, чем когда бы то ни было». Однажды Том догнал его, когда Макс неторопливо возвращался с работы домой, и сказал, что хотел бы поговорить. Это прозвучало необычайно настойчиво, и они свернули на Сорок девятую улицу и направились в отель Waldorf вместо обычного Manny Wolf’s. Едва очутившись за барной стойкой, Вулф заговорил о недавней критике в свой адрес. А затем снова сказал, что хочет написать совершенно объективную, неавтобиографическую книгу.

«Том был в отчаянии, – написал Макс много лет спустя, вспоминая об этом вечере. – И дело не только в том, что слова критика заставили его пожелать издать более объективную книгу. Он также знал, что то, о чем он уже написал, принесло очень много боли даже тем, кого он любил больше всего».

Речь шла о семье Вулфа из Эшвилла.

Вулф рассказал ему о проекте, и Перкинс им загорелся. Том сомневался, что способен создать такую книгу, но Перкинс сказал ему, что «нет никаких сомнений в том, что Вулф должен сделать это, потому что он много лет знал, что когда-нибудь ему придется написать такую книгу, и что Том – единственный человек во всей Америке, кто был бы на это способен».

Вулф называл эту книгу «Видение Спанглера Пола».[199] Он взялся за дело и вскоре уже работал над практически полностью вымышленной историей. У многих персонажей не было прототипов в реальной жизни. Стиль целых глав был осознанно бедным, настолько лишенным всякого рода украшений, что совершенно не был похож ни на один текст, написанный им прежде. Он потерял лирическое и поэтическое богатство, но зато стал компактнее и объективнее.

По словам Тома, «он снова помчался, как паровоз». Однажды, когда Вулф жил рядом с Перкинсами, другая соседка Макса и одна из его писательниц, Нэнси Хейл, в три часа утра услышала монотонную песню, которая постепенно становилась все громче. Она выбралась из кровати и выглянула из окна, выходившего на восток Сорок девятой улицы и Третьей авеню. Она обнаружила Томаса Вулфа в черной фетровой шляпе и черном пальто. Он шагал широко, как альпинист, и скандировал:

– Я сегодня написал десять тысяч слов! Я сегодня написал десять тысяч слов!

«Один бог знает, что из этого выйдет, – написал Перкинс Элизабет Леммон. – Но я предполагаю, что для меня это конец. Нас ждет борьба хуже, чем за книгу “О времени и о реке”, если до этого он не успеет поменять издателей».

Сначала главного героя книги Вулфа звали Пол Спанглер, затем Джо Докс, а после Джордж Спанглер. Позже он взял семейную фамилию Джойнер, а потом изменил ее на Уэббер. С каждой новой заменой Вулф все больше соскальзывал в знакомый ему жанр автобиографии. Не считая некоторых внешних характеристик, Джордж Уэббер был по факту практически тем же человеком, что и Юджин Гант, герой романа «Взгляни на дом свой, ангел» и «О времени и о реке».

Но, по крайней мере, Вулф был счастлив и увлечен новой книгой, и Макс, хотя и не мог избавиться от глубинного фатализма янки, который всплывал, когда дела шли слишком хорошо, начал было верить, будто проблемы позади. И вот несколько дней спустя, 25 апреля 1936 года, в «Saturday Review» вышла статья «Быть гением – недостаточно», оправдывающая тревоги Перкинса. Ее автором был Бернард Де Вото,[200] впоследствии заклятый враг Томаса Вулфа.

Иллюстрировала статью фотография самого Де Вото с улыбкой Чеширского Кота и взведенным револьвером. Стрелял автор в Вулфа. После нескольких абзацев, в которых Де Вото отмечал, что писательский рост Вулфа покрыт мраком, он написал:

«Что же, “История одного романа” может положить конец толкам о появлении неожиданного, но очень желанного света. Самым наглядным свидетельством его неполноценности является тот факт, что все это время творец, как неотъемлемая часть сущности, жил не в мистере Вулфе, а в Максвелле Перкинсе. Организационные способности и критический ум, которые необходимы при работе над книгой, не являются в данном случае гранями писательского таланта, его чувства формы и эстетической ценности, а исходят прямиком из офиса Charles Scribner’s Sons. В течение пяти лет автор извергал слова, как вулкан извергает лаву, не имея понятия ни об их цели, ни о том, какой книге они принадлежат, как соотносятся друг с другом ее части, что в ней органично, а что незначительно или как нужно расставить акценты и оттенки в законченном произведении. А затем мистер Перкинс просто решил эти вопросы, применив к ним то, что, по слухам, успели окрестить “сборкой”. Но произведение нельзя просто взять и собрать, как карбюратор, – оно должно вырасти, как дерево или, используя любимое сравнение мистера Вулфа, как эмбрион. Автор описывает поезд десятью тысячами слов, но мистер Перкинс решает, что поезд достоин только пяти. Но такое решение не в компетенции мистера Перкинса, его должны принять совесть и самокритичность писателя по отношению к пульсу самой книги. Хуже того, писатель пишет и пишет, пока мистер Перкинс не скажет ему, что его роман уже закончен…

Мистер Вулф может писать художественную прозу – он уже написал несколько образцов самой лучшей литературы нашего времени. Но большую часть того, что он написал, едва ли можно назвать художественной: это всего лишь описание событий, с которыми писатель сражался и которые в итоге победили его… И мистер Перкинс, и все издательство Scribners не могут ему в этом помочь…

Единственное, за что можно уважать мистера Вулфа, так это за его решительное стремление реализовать себя на самом высоком уровне и быть довольным тем, что не имеет никакого отношения к величию. Но каким бы успешным ни был гений в создании романа, самой по себе гениальности недостаточно – этого никогда не было достаточно в любом виде искусства и никогда не будет. Это, по крайней мере, должно быть подкреплено способностью придать форму написанному, просто компетентностью в использовании своих материалов. И пока мистер Вулф не разовьет нужного мастерства, он никогда не станет серьезным писателем, коим его теперь все считают. И кроме того, чтобы стать серьезным писателем, ему также необходима большая эмоциональная зрелость, которая позволит глубже, чем сейчас, заглядывать в персонажа, и умение затягивать свой текст в корсет. И еще раз: его собственная кузница – единственное место, где он может выковать все необходимое, это не найдешь в офисе или у издателя, с которым он когда-либо познакомится». Одним ударом Де Вото уничтожил все удовольствие Вулфа от выполненной работы. Одно дело, когда Вулф сам отдает Перкинсу должное. И совсем другое, когда критик обращает это против него же и превращает его книгу в некое фабричное изделие. Вулф резко оспаривал слова Де Вото перед всеми, кто готов был его слушать, но в глубине души писателя бурлил гнев на Макса. Тот факт, что Макс весьма далек от поисков публичного признания и всеми силами жаждал его избежать, ничего не значил для Тома, когда у него закипали эмоции.

Макс проповедовал, что работа редактора подразумевает пребывание в тени. А теперь он, благодаря Де Вото, навсегда вышел вперед. Это Том не станет терпеть вечно, и никто не знал об этом лучше, чем сам Макс.

XVI

Письмо

«“История одного романа” просто невыносима… – написала Максу Марджори Киннан Ролингс. Честность, жесткость и красота выражения писательской тоски сделали текст почти болезненным для восприятия. – Когда его муки сойдут на нет, он станет величайшим писателем, которого когда-либо рождала Америка».