Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Они плыли по темной воде, усеянной трупами людей, которые совсем недавно были частью той самой толпы, среди которой в последний раз мелькнул силуэт Джульетты, бегущей в сторону Пунты. Будто быстроногая газель, она пронеслась мимо разрушенного ресторана Кремера, мимо «Театр-де-Смирне» с загоревшейся крышей, мимо американского консульства, от которого в небо поднимались сотни ярких искр; перепрыгивая через распростертые на земле тела раненых или потерявших сознание людей, она промчалась по Белла-Висте, свернула на одну из объятых огнем улочек и скрылась из виду.

Откуда Джульетта знала, что Мелине оставила ребенка в том приюте? Неужели, не вытерпев мук совести, она все-таки разыскала повитуху и все у нее выпытала? Или же хозяин осла, на котором Мелине доехала до Измира, начал распускать сплетни, которые дошли и до ушей Джульетты? Ответы на эти вопросы сгорели вместе с Джульеттой в том ненасытном пламени.

Когда спустя неделю Жан-Пьер вернулся на то жалкое пепелище, что осталось от прекрасного города и которое нельзя было назвать даже призраком былой Смирны, он не смог найти ни приюта, ни даже квартала, в котором он располагался. Толпы на набережной уже не было – остались лишь пятна крови да плавающие в воде тела, без голов, рук и пальцев.

Про Джульетту Ламарк никто ничего не знал.

Но еще задолго до того, как семья Ламарков – без Джульетты – собралась в парижском отеле и Авинаш услышал о случившемся с Джульеттой, еще когда они стояли с Эдит на палубе «Айрон Дьюка», освещаемой заревом беспощадного огня, уничтожающего Смирну, Авинаш понял, что ребенок не умер. Одной рукой гладя рыдающую женщину по волосам, другую он запустил в карман жилета и вынул фотографию юной Эдит, которую незадолго до того нашел в ее библиотеке. Ее дочка выжила – и сейчас она была где-то в этом городе, охваченном пламенем, которое разгоралось все ярче, где-то между жизнью и смертью.

Дарагаджи

На греческом кладбище в квартале Дарагаджи яблоку негде было упасть. Матери с отцами сдвигали мраморные надгробия, вынимали из могил гробы, а в освободившиеся ямы ссаживали рыдающих дочерей – в одну могилу помещалось две-три девочки – и снова закрывали надгробиями.

Не выпуская руки Панайоты, Катина догнала идущего впереди Акиса.

– Здесь ведь нет могил наших близких. Что нам делать? Ах, лучше бы мы уехали в Чешме. Там и поспокойнее.

Акис не ответил. У них у обоих родители были похоронены в Чешме. Кто знает, быть может, в их могилах уже тоже сидели тамошние дети. Ну и времена настали!

Впереди всех шел Мимико Цыган. Он, очевидно, давно уже держал в уме этот план. Уверенными шагами он прокладывал дорогу среди плачущих людей, ведя за собой собственную семью и Акиса с Катиной и Панайотой. Со всех сторон доносился скрежет сдвигаемых надгробий. У стены маленькой церквушки женщина в черном платке убивалась над могилой мужа, причитая: «Ну же, приди и спаси нас. Над твоей дочерью надругалась целая армия солдат. Живого места от девочки моей не оставили. Где же ты, когда ты нам так нужен?» Убитая горем, она молотила кулаками по безответному белому мрамору.

Женщина показалась Панайоте похожей на мать Эльпиники. Она потянула Катину за руку:

– Мама, постой, это же, кажется, кирья Рея!

Катина не остановилась.

– Не до того сейчас, кори му, идем.

Миниатюрная Катина внезапно превратилась в разъяренного быка. Задрав подбородок, она упорно шла все дальше вглубь кладбища и с нечеловеческой силой тащила за собой Панайоту.

Эльпиника сбежала со своим возлюбленным-офицером в Афины, задолго до всего этого кошмара. Как только выяснилось, что она беременна, офицер первым же пароходом забрал ее с собой в Грецию, после чего мать ее обошла все улицы их квартала, объявляя во всеуслышание, что Эльпиника ей больше не дочь. Привлеченные звуком колокольчика, который кирья Рея вручила Афруле, младшей сестре Эльпиники, и которым девочка размахивала, точно глашатай, женщины выглядывали из окон; услышав, в чем дело, они цокали языком, якобы поддерживая кирью Рею, хотя и знали прекрасно, что вот только родится ребенок и она непременно простит дочь.

Если Эльпиника была в Афинах, так значит, кирья Рея плакала об Афруле? Это над ней надругались солдаты? Но ведь ей еще и четырнадцати нет! Панайота ускорила шаг.

Выйдя на другой конец кладбища, рядом с улицей Паралы-Кёпрю, они остановились. На могиле слева от них рожала женщина, а остальные, чтобы нагреть воды, разводили костер, используя вместо дерева кости. Турецкие мальчишки родом с Крита продавали воду и масло по грабительским ценам. У некоторых в лотках лежали фотографии Мустафы Кемаля и маленькие турецкие флажки, которые можно было прицепить к воротнику. Бродя между мраморными надгробиями, статуями и крестами, они кричали во всю глотку: «Покупайте, покупайте! Хотите фотографию, хотите флажок! Прикрепите на воротник – и никто вас не тронет! Спасайте свои жизни, покупайте!»

Мимико Цыган оглядывался по сторонам, присматривался к статуям, вчитывался в имена на надгробиях, смотрел на ветви кипарисов и на гравии под ногами, а затем он отсчитал третью справа могилу, подбежал к ней и опустился на колени. Сестры-близняшки Адрианы, как заведенные куклы, пошли вслед за отцом. Когда Мимико поднялся, на лице его сияла торжествующая улыбка. В руках он держал две лопаты.

– Слава богу, где оставил, там и лежат!

Близняшки обхватили своими ручонками длинные ноги отца.

– Сюда мы спрячем моих младшеньких. А вон там есть кинотафио, общая могила, где уже только кости хоронят. Вот в ней-то мы старших и пристроим. Никому и в голову не придет туда сунуться. Ну-ка, ребята, подсобите, давайте поднимем эту плиту.

Сыновья Мимико подбежали к отцу, пытавшемуся сдвинуть тяжелое мраморное надгробие. Панайота с Адрианой испуганно переглянулись. Катина прошептала Акису:

– Наверняка найдется еще одна пустая могила. А то как мы закопаем дочку прямо в землю? Да еще посреди всех этих костей? Давай немного поищем.

Но Акис в ответ прорычал:

– Мы что, женщина, на рынке, что ли? Разве ты не видишь, у каждого креста уже по несколько семей сгрудилось?

Действительно, повсюду слышны были вопли и шум драки. Обнаружив, что принадлежащая их семье могила уже занята другими, люди вышвыривали оттуда чужих дочерей и сажали своих собственных. Девятнадцать внучек одной бабушки кулаками отвоевывали друг у друга место в ее могиле.

Вытирая подолом рубашки выступивший на лбу пот, Мимико произнес:

– Кирья Катина, вот за этими кустами есть участок, выделенный под кинотафио. Поверьте мне, места безопасней не найти. Даже если они осмелятся сунуться на кладбище, посмотреть там им и в голову не придет.

Прикрыв спрятавшихся в могиле девочек каменной плитой, Мимико с Акисом взялись за лопаты. А женщины полезли в заросли нарвать травы и лавровых листьев: чтобы девушки не задохнулись, яму завалят не полностью, и оставленное отверстие надо будет чем-то прикрыть. Катина ни на секунду не отпускала ладонь Панайоты. Из-под земли один за другим показывались мешки, наполненные костями, и у Адрианы застучали зубы. Ледяной ладонью она взяла Панайоту за вторую руку и прошептала ей на ухо:

– Помнишь, когда были маленькие, мы закапывались в песок на пляже у бань Дианы? Вот и это то же самое.

Выкопав яму достаточных размеров, чтобы в нее поместилось две девушки, Мимико с Акисом помогли им спуститься.

– Лучше повернитесь друг к другу лицом, – сказал Мимико. – И держите руки у подбородка, чтобы в случае чего вы смогли сами выбраться.

Девочки лежали на дне ямы, как близнецы в чреве матери. Колени они подтянули к груди, а руки, как подсказал им Мимико, сцепили под подбородком, словно в молитве. Мужчины начали лопата за лопатой засыпать яму землей, а София с Катиной, стоя на коленях, прикрыли лица дочерей платочками и трижды перекрестили. Чтобы не заплакать, Катина прикусила губу. Панайота остро чувствовала внутри себя печаль матери, как всегда ей хотелось успокоить ее и утешить, и это желание было сильнее ее собственного страха. Ее губы зашевелились под платочком: