Нация прозака - Элизабет Вуртцель

под оранжевым, розовым и фиолетовым небом. Всю дорогу он давал мне слушать Спрингстина нон-стоп, так что мне кажется правильным его поддержать. Но когда мы выходим на улицу, там так ветрено и холодно, что я не могу удержаться от мысли, как подростково это все, из разряда тех вещей, что вытворяют с каким-нибудь парнем, у которого есть собственноручно отремонтированный грузовик, чтобы по всей стране ездить за Grateful Dead и кассетами с бутлегами. Хотя откуда мне знать? Я никогда не занималась таким в школе. И не собиралась начинать сейчас.

Позже, в Оксфорде, мы знакомимся с парой, и они рассказывают, что они евреи и собираются поехать в Израиль на Песах. Я спрашиваю, могут ли они оставить для меня записку в Ха-Котеле, в щелях между камнями Стены Плача, потому что меня всегда учили, что Бог отвечает на все молитвы, оставленные в этом священном месте. Все, что мне приходит на ум: «Дорогой Бог, пожалуйста, пошли мне чудо, которое вытащит меня из этой депрессии, потому что я больше так не могу», – я вывожу это детскими каракулями на клочке бумаги. Ноа, экуменически настроенный, тоже что-то строчит. Наверное, просит Mercedes в честь окончания университета, хотя, может, я и ошибаюсь.

Когда мы наконец проезжаем городок под названием Ипсвич, я, признаться, прихожу в приподнятое настроение, потому что надеюсь поесть морепродуктов из Ипсвича, самых свежих, сырых, куда лучше тех, что подают в Ойстер-баре на Гранд-Сентрал. Поэтому мы колесим здесь и там, останавливаемся, спрашиваем у всех подряд, где здесь подают морепродукты, вот только похоже, что никто и понятия не имеет, о чем мы говорим, и никогда не ел морепродукты. В конце концов до нас доходит, что эти морепродукты поставляет город Ипсвич, штат Массачусетс. Как обычно, Англии нечего мне предложить.

Как-то в пути, после того как мы изъездили всю Англию, после того как я плакала, и жаловалась, и срывалась в Бате, и Эйвоне, и Котсуолде, и Брайтоне, возвращаясь в Лондон, где мы проведем еще пару дней до отъезда, Ноа говорит мне: «Как ты можешь устать от Лондона? Самуэль Джонсон[330] говорил, что любой человек, который устал от Лондона, устал от жизни».

– Ноа, – отвечаю я, – мне кажется, до тебя наконец-то доходит.

Уже в Лондоне, возвращаясь в Savoy, перед тем как покинуть страну, мы сбиваемся с пути на площади Пикадилли, петляем по всем круговым перекресткам и улицам с односторонним движением, из которых состоит вся центральная часть города. Время идет, проходит не меньше получаса, и в конце концов я умоляю Ноа спросить у кого-нибудь дорогу. Я знаю, что мужчины печально известны нежеланием сдаваться на милость такого простого решения такой простой, но довольно-таки раздражающей проблемы, но я все же верю, что, потратив впустую столько времени, Ноа согласится припарковаться и попросить помощи у прохожих.

Но нет. Он продолжает твердить, что самостоятельно найти обратную дорогу в гостиницу – это целое приключение, новый опыт. Это так на него похоже. Я не могу представить, каково это, жить такой легкой и беззаботной жизнью, что ситуации, которые вывели бы из себя большинство людей – вроде того, чтобы заблудиться, – становятся чем-то вроде любопытного развлечения. Оставьте это Ноа, со всей его непринужденностью и роскошью, – находить удовольствие в том, что раздражает. И, конечно, многое раздражает в самом Ноа. Помимо всех странных маленьких черточек и манерности, что мне положительно противна, Ноа можно справедливо обвинить в том, что он не понимает многих нюансов человеческой натуры. Без вопросов, он не слишком чувствителен или восприимчив. Но он определенно знает, как путешествовать с шиком. Он даже знает, как заблудиться, не потеряв достоинства. И в конце концов, что такое путешествие, если не сознательное решение потеряться в этом мире? Разве смысл этой затеи с Лондоном был не в том, чтобы отчасти потерять себя и найти свою новую, более приятную версию? Если я не могу расслабиться и отдаться движению транспорта и дождю на Пикадилли даже в момент, когда в моей жизни царит полный штиль и ничего не давит и не требует внимания, то что еще мне остается делать?

И я знаю, точно знаю, я абсолютно уверена в том, что это самое дно, что это худшее, что можно испытать. Это не какой-нибудь грандиозный, полный гнева эмоциональный срыв. По сути, все так буднично: дно – это неспособность сохранять терпение, потерявшись на Пикадилли, дно – это неспособность справляться с обыденным, настолько острая, что даже самые важные и чудесные вещи кажутся невыносимыми. В Ноа есть столько всего, помимо нежелания спрашивать у кого-то дорогу в Savoy. Этот парень – настоящий эпикуреец, человек, который восхищается жизнью, и все, чего он хотел для меня в Англии, – поделиться везением и вкусом к жизни. Его изумляет, что мою печаль невозможно вылечить BMW. И, конечно, его неспособность понять, как сильно мне не повезло, если сравнивать с ним, – его неспособность понять меня или мою депрессию – недостаток, из-за которого я не способна в полной мере оценить его достоинства. Невыносимо видеть, что он, по сути, совершенно меня не понимая, заботится обо мне чуть ли не больше тех, кто меня понимает: Ноа дает мне безусловную заботу, и не потому что сочувствует моим проблемам, но потому что я нравлюсь ему в любом случае. Он определенно испытывает ко мне отеческие чувства. Он добр ко мне, потому что он верит, что во мне есть что-то хорошее, пусть все и указывает на обратное. Он платит за все, принимает все решения сам, и даже в самых очаровательных маленьких гостиницах во всех деревнях, где мы останавливались, мы спали на разных кроватях. Ноа пытается разделить со мной этот дар, он предлагает мне свою версию счастья, потому что это лучшее, что он может сделать для меня. И вся его щедрость никогда не казалась мне такой важной, как тот факт, что Ноа, мать его, отказывается припарковаться и спросить дорогу, когда мы заблудились на Пикадилли.

Дно – это когда кажется, что во всей твоей жизни имеет значение лишь один этот несчастливый момент. Дно – это когда я кричу на Ноа: «Господи, может тебе и кажется, что мы хорошо проводим время, но я уже без сил, я в депрессии, я выберусь из этой страны живой только потому, что совершить самоубийство в Лондоне было бы уже слишком, и если ты не спросишь дорогу, я тебя придушу!»

Дно – это когда все кажется размытым. Это дефект зрения, неумение видеть мир таким, какой он есть, и замечать то хорошее, что в нем есть,