Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период - Адиб Халид

Вскоре критика приобрела национальную окраску, поскольку тюркские поэты стали противопоставлять персидско-арабский аруз турецким национальным силлабическим метрам [Kolcu 2012]. Пик этой критики пришелся на годы, проведенные Фитратом в Стамбуле. В 1918 году он привнес эти идеи в Среднюю Азию. По мнению Фитрата, аруз подходил для «национальных» арабских и персидских стихотворных размеров, но присущий ему акцент на долготе гласных означал, что даже «самый мелодичный, самый игривый метр аруза» в тюркской поэзии приводит к нелепым результатам и «тюрк, который живет в кишлаке и не искажает тон своего языка, рассмеется, услышав, что тюркские слова в стихотворении растянуты и искажены»[656]. Тюркская поэзия, утверждал Фитрат, должна применять силлабическое стихосложение (бармок вазни) — «национальный тюркский метр» – и соответствовать фонетической структуре своего языка.

Помимо этого, двойная потребность – в современности и в самобытности – выдвинула на передний план проблему реформы алфавита. Вопрос реформирования орфографии тюркских языков обсуждался на протяжении нескольких поколений, однако в Средней Азии не вызывал особого интереса[657]. На взгляд реформаторов, арабская письменность имела три основные проблемы. Во-первых, она обозначала только длинные гласные (используя символы, которые также служат согласными); в тюркских языках множество гласных, но различия между длинными и краткими гласными обычно не делается. Во-вторых, буква, в зависимости от места в слове, может принимать различные формы; каждая буква имеет несколько форм, и для достижения функциональной грамотности требуется овладение большим количеством лигатур. Наконец, некоторые буквы алфавита обозначали согласные звуки, характерные только для арабского языка. В тюркских языках эти буквы произносились по-разному, и их наличие затрудняло обучение грамоте[658]. В придачу к этому условности орфографии, которым следовали тюркские языки, уделяли мало внимания произношению и гораздо ближе соответствовали этимологическим принципам. (Ирония состоит в том, что именно по этой причине разные тюркские языки были взаимопонятны на письме, поскольку многие различия устной речи были не видны.) Представления модернизаторов языка о том, что письменная речь должна отражать устную, так же как и орфография (в идеале – полностью фонетическое письмо), прямо противоречили устоявшимся орфографическим условностям во всех тюркских языках.

Во многом среднеазиатскую повестку определил революционный энтузиазм 1917 года, и главную роль здесь сыграло общество «Чиғатой гурунги». В 1919 году оно издало букварь с модифицированным арабским алфавитом, в котором были обозначены все гласные, а согласные, характерные только для арабского языка, отсеяны и помещены в конец, чтобы их учили в последнюю очередь[659]. Это положило начало периоду великого брожения, для которого характерен весь спектр позиций: от консервативной (приверженность старым условностям и отвращение или презрение к реформе) через компромиссную (использование гласных в тексте) до самой радикальной (полномасштабная «тюркификация» арабского письма, полностью вокализированного и избавленного от специфических арабских букв). Эти проблемы до предела обострились на I Краевом съезде по вопросам узбекского алфавита и орфографии, организованном «Чиғатой гурунги» в январе 1921 года. Дискуссия оказалась довольно жаркой и продолжалась в прессе в течение последующих полутора лет. В представлении Фитрата вопрос языка был не менее важен, чем вопрос массовой грамотности.

В нашей письменной речи отсутствуют грамматические правила, орфография испорчена, – сказал он в своем вступительном слове. – До тех пор, пока в нашей старой письменности так много трудностей, мы не сможем осуществлять правительственную образовательную программу[660].

На съезде Фитрат наметил радикальные положения: переход к полностью фонетической орфографии, основанной на системе шести гласных; упразднение согласных, имеющихся только в арабском языке; написание, соответствующее произношению, с обозначением на письме всех гласных; и – самое спорное – подчинение этим правилам иностранных заимствований (то есть слов арабского происхождения). Старый ферганский джадид Ашурали Захири занял умеренную позицию и выступил за то, чтобы полная вокализация не коснулась арабских слов: «Мы будем отделены от мусульманского мира. <…> Никто не сможет прочитать написанное нами. <…> Мы не можем читать уже изданные научные и художественные книги»[661]. Защитников существующего состояния дел на съезде не оказалось, но полемика все равно была ожесточенной. Между Фитратом и Захири разгорелась такая перепалка, что Захири во время голосования вышел, а на следующий день отказался выступать с докладом по грамматике. Однако с другого фланга Фитрата потеснили сторонники радикальных мер: Бату, которому тогда было всего 17 лет, ратовал за полный отказ от арабской письменности в пользу латиницы. «Отсталая в культурном отношении нация будет иметь отсталую письменность. Если человеку нужно добраться на вокзал, он быстрее доедет туда на автомобиле, чем пешком. Точно таким же образом латиница ускорит развитие»[662]. Латинизация обсуждалась и в других частях тюркского мира, но в январе 1921 года ее введение нигде не рассматривали всерьез. Она была снята с повестки, однако орфография, в конечном счете одобренная съездом, была довольно радикальной. Она включала шесть гласных и 23 согласных. Вводились отдельные буквы для звуков [rj] и [v], но [f] исключили – на том основании, что он не использовался в узбекской речи; он был приравнен к [р]. (Предложение Вату исключить также [h], признав тем самым передвижение h^x во многих диалектах в качестве стандарта, было отвергнуто.) Все чисто арабские буквы были выброшены: аргументы Фитрата в пользу написания арабских заимствований в соответствии с общими правилами победили[663]. Реформа, как говорилось выше, оказалась довольно радикальной. Помимо всего прочего, она совершенно изменила визуальный характер арабского письма.

Хотя орфографическая реформа волновала в то время весь тюркоязычный мир, а в годы революции аналогичное движение возникло и среди татар[664], ташкентский съезд не был проявлением полномасштабных организованных усилий. Скорее – доморощенной инициативой, свидетельствовавшей о спешке, в которой рассматривался этот вопрос. Выступления на съезде ясно показывают, что орфографическая реформа воспринималась как тесно связанная с более общими культурными вопросами, поскольку в докладах с мест театру и прессе уделялось столько же внимания, сколько и образованию. Наиболее видные участники съезда (Фитрат, Ашурали Захири, Шакирджан Рахими, Вадуд Махмуд) с давних времен являлись педагогами и культурными реформаторами. Даже разыгравшиеся страсти имели отношение к нации. Маннан Рамиз, представитель отдела народного образования Ташкентского старогородского совета, сообщил, что османские учителя (которые к моменту проведения съезда в основном уже уехали) против новой орфографии и что нарком просвещения Эфендиев угрожал наказанием любому, кто станет ее преподавать. Теперь обстановка изменилась, и реформаторы продолжили революционные традиции. Татарский делегат Шахид

Ахмадиев уже утверждал, что улемы использовали арабскую письменность, чтобы монополизировать знания и держать простых людей в узде[665]. Круг тех, кто якобы извлекал выгоду из старой орфографии, постепенно расширялся, поскольку реформаторы клеймили своих противников как «реакционеров, жаждущих притеснять