Полёт: воспоминания - Леонид Механиков

Постепенно вживаешься в этот слепой полёт, и становится даже интересно: до чего же мозг человека загадочен, он способен сам себе строить цельную и стройную информационную картину, способен настолько её обрабатывать, что даже управление полётом самолёта становится несложным. Главное — верить приборам. А приборы в те времена, случалось, и отказывали. На спарке можно было даже имитировать отказ того или иного прибора: для этого у инструктора в задней кабине имелось управление имитацией отказа, своего рода «отключатели» приборов. Таким вот «отключателем» и воспользовался мой инструктор.

Видя, что пилотирую я нормально, и нет необходимости учить меня тому, чему я уже обучен, он для начала выключил мой авиагоризонт — основной прибор, показывающий положение самолёта в воздухе относительно горизонта. Этот прибор имеет в своей конструкции чуткий и точный гироскоп, вращаемый своим электромотором. И гироскоп, и мотор — продукция точного машиностроения, с которой в те времена у нас была напряжёнка, потому нередки были случаи отказов этого основного прибора пилота, причём отказы носили такой плавный характер, что сразу определить неверные показания было невозможно. Например, пропало питание мотора. Мотор уже не создаёт вращательного момента на гироскопе, который начинает очень плавно терять обороты. Но прибор рассчитан на стабильные обороты гироскопа, потому при крене самолёта в тридцать градусов он покажет уже не тридцать, а может, двадцать, потом — меньше, а потом вообще может крена не показать. Наиболее простым является такой отказ, как поломка оси. В этом случае авиагоризонт просто заваливается, и сразу видно, что прибор отказал, что пилотировать надо по дублирующим приборам, а его во внимание не принимать. При потере же оборотов гироскопа отказ может выявиться минут через десять, а то и позже, пока гироскоп не потеряет своих бешеных оборотов настолько, что станет заваливаться; за это время можно сто раз врезаться в землю.

Такой вот отказ и имитировал мне инструктор: он отключил питание моего авиагоризонта. Я, конечно, этого не заметил. Картинка работала. Самолёт идёт, как положено. Скорость установленная, вариометр (прибор, показывающий набор высоты или потерю её в метрах в секунду) тоже нормальный, только почему-то «пионер» (креномер) стал показывать крен.

Проверяю по компасу: курс стал действительно увеличиваться. В мозгу заметалось: что-то не то. Горизонт показывает нормально, а курс уходит. Может, компас отказал? Смотрю на магнитный компас. Его курс тот же, что и основного. Значит, самолёт действительно в развороте, но авиагоризонт показывает горизонтальный полёт без крена. Теперь вдруг вариометр стал показывать снижение.

Проверяю по скорости, — скорость увеличивается. Значит, на самом деле самолёт снижается: газ ведь я не трогал, обороты двигателя те же. А горизонт стал показывать набор. Высотомер тоже стал показывать потерю высоты: было девять тысяч, теперь уже восемь восемьсот… Картинка начинает метаться, мозг усиленно обрабатывает информацию, сопоставляет данные, ищет ответ на вопрос, что случилось. Приходит какое-то смутное беспокойство. Что-то не то, пока ещё не ясно, но не то. Проверяю.

Даю левый крен. По «пионеру» — тридцать градусов. Горизонт показывает десять. Курс начинает уменьшаться, но быстрее, чем при крене десять.

Беру чуть ручку на себя. Вариометр сразу реагирует, высотомер тоже. Скорость перестала расти и начинает падать. Значит, перешёл в набор высоты.

Горизонт вдруг начинает показывать снижение.

Всё ясно. Авиагоризонт отказал. Докладываю об этом инструктору и перехожу на дублирующие приборы. В ответ слышу: «Молодец, вовремя заметил». Таким образом, инструктор перепробовал меня на всех режимах приборного полёта и везде я укладывался в норматив, хотя мне это далось нелегко: пришлось перейти на чистый кислород, что я делал всегда когда туго. Последнее, что он сделал — это перекрыл кран ПВД (приёмника воздушного давления), и у меня пропали показания сразу и скорости и вариометра, без которых слепой полёт был попросту невозможен с тем комплексом отказов, которые он мне ввёл.

Я, конечно, заметался в кабине, но услыхал в наушниках его добродушный смех и команду открыть колпак, что с превеликой радостью и поспешил сделать. В глаза ударило яркое и праздничное солнце, далеко внизу сверкнул лёд на каком-то замёрзшем озерце, весь кошмар слепого полёта с отказавшими приборами был позади, настроение сразу улучшилось, даже захотелось петь. Видно, от кислорода я был возбуждён. Захотелось сразу выговориться, выложить, как было нелегко, как интересно проявляется тот или иной отказ… Инструктору, видно, я понравился, и у нас как-то завязался довольно оживлённый для полёта разговор. Началось с методики обнаружения отказов приборов и полёта по дублирующим приборам, потом как-то перешло на случаи реальных ситуаций полётов с отказавшими приборами, потом — на возможность боевого применения с отказавшим одним или несколькими приборами, потом — на боевое применение в сложных метеоусловиях — в общем, разговор пошёл своим ходом, самолёт летел себе к аэродрому, заходил на посадку, садился, заруливал, выключал двигатель, а мы никак не могли закончить разговора.

Следом за мной на спарке должен был лететь другой лётчик, и мы решили продолжить наш разговор вечером у него дома, куда я и получил приглашение. Я, конечно, сначала замялся: неудобно вроде, но получил такое радушное и такое простое приглашение, что отказать уже было просто неприлично.

Вечером мы с супругой долго готовились к визиту, приводили себя в порядок, выбирали одежду. Собственно, выбирать-то было не из чего: у меня, кроме формы, был только один гражданский летний костюм, но не было пальто. У жены — два-три платьица. Небогато жили в те времена. Встречены мы были семьёй Баршт самым радушным образом, и скованность наша была ими быстро рассеяна: на столе появился самовар, что-то печёное, в чём жена Абрека Аркадьевича была высокая мастерица. Между женщинами сразу завязался разговор о рецептах приготовления того или иного блюда, они ушли в другую комнату, а мы продолжали наш разговор. Меня всё интересовала фронтовая жизнь лётчика — истребителя, Абрек Аркадьевич был мастером рассказывать, и время полетело настолько незаметно, что хватились мы только около полуночи. Так вот и прошла наша первая встреча, и такие встречи стали довольно частыми. Беседы шли на самые разнообразные темы, и я получал от них не только громадное наслаждение, но и очень много знаний.

Постепенно количество переходило в качество, и я сам даже стал замечать, что на многие вещи стал смотреть другими глазами. Наверное, эти встречи и возродили во мне снова тягу к знаниям, к учёбе, благодаря Абреку Аркадьевичу я стал добиваться и добился, в конце концов, поступления на учёбу, он как-то ненавязчиво и незаметно, скорее всего, не задаваясь специально этой задачей, а просто своим личным поведением научил меня слушать и слышать. Слушать человека.