Завоеватель - Конн Иггульден

Следующие три дня были самыми странными в жизни Хубилая. Он не ошибся: Арик-бокэ и впрямь гнал свои тумены во весь опор. Во второй день они проскакали четыре яма, значит, от заката до рассвета покрыли сто миль. Между войсками сновали дозорные. Порой доходило до рукопашной или до обстрела: дозорные падали с коней на траву под смех и улюлюканье едущих рядом. К началу третьего дня войска разделяло от силы миль десять, и ни одна из сторон не могла ни отойти, ни приблизиться. Хубилай уже не помнил, сколько раз менял лошадей. Они с Урянхатаем старались не загонять скакунов, но на нормальный выпас времени не было, поэтому сотни лошадей, хромых и ослабевших, они просто бросили. Арик-бокэ буквально дышал Хубилаю в затылок, и тот отчаянно всматривался в даль: ну когда покажется Каракорум?

Тяжелее всего было на закате. Хан останавливался, лишь твердо уверившись, что младший брат до утра с места не сдвинется. Войска были так близко, что Хубилай не мог отдыхать, зная, что Арик-бокэ способен на внезапную атаку. Личные дозорные Хубилая по цепочке докладывали о перемещении врага – и наконец приносили радостную весть, что преследователи остановились. Но даже тогда Хубилай гнал своих дальше, по́том и кровью вымучивая драгоценные мили. Его воины спали беспокойно, порой вскрикивали, измотанные постоянным страхом перед погоней. Прирожденному охотнику тяжело смириться с ролью жертвы, а преследователи, эдакая волчья стая, наоборот, день ото дня становились увереннее, понимая, что добыча не уйдет.

Добрую весть Хубилай получил много раньше, чем его тумены, но людям не передал: пусть удивятся и обрадуются телегам, груженным оружием из Каракорума. На закате третьего дня телеги въехали в скромный лагерь Хубилая под радостные вопли его людей. Они влезли на телеги и сбрасывали товарищам пики и полные колчаны стрел, громко радуясь, что город по ошибке сделал им столь щедрый подарок. Благоразумные возницы не протестовали, и их не тронули – сперва отогнали от телег, потом отослали обратно в город. До Каракорума оставалось лишь сорок миль, и Хубилай знал, что к следующему полудню до него доберется. Он жалел, что вместе с копьями и стрелами не попросил архи, но радовался счастливым лицам воинов, довольных тем, что командиры добыли хитростью.

Той ночью Хубилай засыпал куда спокойнее, едва примяв кочку, которая впилась в бок. При виде Каракорума его люди воспрянут духом. Хан не сомневался: они забудут усталость, набросятся на врага и отлично себя проявят. Тем не менее он очень за них переживал.

Десять воинов против двенадцати – соотношение невыгодное. Два дополнительных тумена в арсенале у Арик-бокэ меняли картину принципиальным образом. Двадцать тысяч человек засыплют его бойцов стрелами или устроят в разгар битвы неожиданную атаку. Если бы сражались с сунцами, Хубилай рассмеялся бы, а грядущее сражение с родичами вселяло отчаяние. Он сделал все, что мог, и снова подумал о последнем ударе, который должен нанести, когда приблизится к Каракоруму. Где-то за холмами к городу приближается Баяр. У него три тумена, их наверняка хватит, чтобы изменить ход битвы.

Хубилай еще размышлял, когда сон унес его, словно черная волна. А буквально в следующий миг Чинким тряс его за плечо и совал в руку холодное мясо и черствый хлеб. Еще не рассвело, а дозорные уже трубили сигнал, означающий, что тумены Арик-бокэ снимаются с места.

Хубилай сел, подавив зевок, и понял, что настал последний день. Что бы ни случилось, все закончится прежде, чем солнце сядет за горы. После долгого пути странно чувствовать, что конец близок.

Сонливость исчезла. Хубилай встал, откусил кусок и скривился, задев шатающийся зуб. «В Каракоруме есть зубодеры», – вспомнил он и поморщился. Мочевой пузырь был полон – хан, сунув хлеб в рот, подвернул дэли, помочился на землю и крякнул от удовольствия.

– Береги себя сегодня, – велел он Чинкиму.

Тот лишь ухмыльнулся. За дни боев и скачек сын похудел и загорел: таким смуглым Хубилай его не помнил. Он жевал толстый ломоть черствого хлеба, твердого, как камень, и, пожалуй, столь же неаппетитного. Густой бараний жир во рту превратился в зернистую массу, Хубилай чуть не подавился и с удовольствием глотнул воды из бурдюка, который протянул ему Чинким.

– Я серьезно. Если битва сложится не в нашу пользу, обо мне не думай. Садись на коня и уезжай. Лучше, если ты сбежишь и выживешь, чем если останешься и погибнешь. Это ясно?

Чинким скорчил выразительную гримасу, но кивнул.

Дозорные снова подали сигнал, и обитатели лагеря засуетились – вскочили на коней, в последний раз проверили оружие. Тумены Арик-бокэ уже снялись с места.

– Возвращайся в свой джагун, живо! – грубовато велел Хубилай и удивился, когда Чинким обнял его, судорожно стиснув, и помчался к коню.

Войско скакало все утро напролет, преодолевая милю за милей то легким галопом, то быстрым шагом. Дозорные следили за армией Арик-бокэ и постоянно докладывали Хубилаю. Свежим коням и всадникам сорок миль нипочем, но после долгих странствий воины хана смертельно устали. Хубилай представлял, как они, миля за милей, загоняют обессилевших коней, а хромых и немощных бросают. Коренастых коней разводили из-за их выносливости, и сейчас они упорно брели вперед, как и седоки, не обращая внимания на боль в спине и ногах.

Потом – вот чудо! – Хубилай начал узнавать холмы вокруг Каракорума. Серо-зеленые склоны навевали воспоминания. Он же вырос в столице, как ему не помнить ее предместья? Сильные чувства накрывали с головой: он дома! Сколько планировал, сколько высчитывал, а этот фактор не учел… Он вернулся домой. До города, построенного его дядей, несколько миль, а Хубилаю нужно сразиться с братом, нужно испробовать людей, вымуштрованных в далеких сунских землях… Хан тихонько засмеялся, чувствуя, как слезы жгут глаза.

Вокруг Каракорума изначально строили стену высотой примерно в человеческий рост. После первой же атаки на город ее укрепили, добавив смотровые башни и надежные ворота. Хубилай уже не знал ни сколько людей живет за стеной, ни сколько ютится вокруг нее в жалких юртах. Молодым он не раз бродил здесь; воспоминания о тех прогулках были и яркими, и горькими. Жилось в юртах непросто. Люди тянулись в столицу за хорошей работой, за богатством, но возле трущоб не было сточных канав, а обитателей набивалось столько, что на рассвете от запаха мочи и экскрементов стошнило бы и здорового. В улусах стойбища чистые и зеленые, но когда кочевники беднеют, появляются трущобы, в которые после заката отважится заглянуть редкий мужчина.

Лишь когда вдали показались белые стены, Хубилай наконец приказал остановиться. Пока ему противостоит Арик-бокэ, он старался не думать о будущем. Раз жизнь висит на волоске, планы строить чересчур самонадеянно. Тем не менее, глядя на дымку за последними рядами воинов, хан думал о бескрайних цзиньских просторах вокруг Шанду. Там хватит места каждому, там его подданные будут жить как люди, а не как скотина в тесном загоне. Засидевшись на месте, его подданные болеют, причем дело не только в эпидемиях, лютующих в Каракоруме каждое лето. Солнце нещадно палило, и Хубилай содрогнулся при мысли о заразе, которая плодится, пока город увязает в грязи. Хан не сомневался: если уцелеет, то обеспечит народу лучшую жизнь.

Урянхатай словно превратился в неугомонную пчелу – носился всюду, отдавал команды, поддерживал тумены в образцовом порядке. Знамена Хубилая подняли вдали от места, где находился он в окружении слуг. Криво улыбаясь, он смотрел на желтое шелковое полотнище: дракон извивался на нем, как живой. Нести знамена Хубилай брал только добровольцев, ведь на них падало больше всего стрел. Лишь знаменосцы держали тяжелые щиты, которые сберег Хубилай, лишь на их коней надели нагрудные доспехи. Сам хан поедет вдали от знаменосцев, в четвертом ряду, и приказы станет отдавать незаметно от врага.

С учетом всех потерь против Арик-бокэ он выставлял девять туменов и шесть минганов. Многие сражались вместе уже много лет, нередко в численном меньшинстве. Каждый командир прекрасно знал своих воинов и бесчисленное множество раз напивался с ними до беспамятства. Хубилай тоже знал своих и верил, что они не подведут. Столица лежала перед его воинами, осталось только захватить ее для хана, который сражался вместе с ними. Сегодня наступит развязка.

Войска разделяло миль десять, когда Хубилай велел остановиться. Пришла пора помочиться, глотнуть воды из бурдюков, которые опорожненными швыряли на землю. Проверили сотню тысяч луков – нет ли в них трещин; растянутые или изношенные тетивы заменялись на новые. Клинки натирали жиром, так они легче выскальзывали из ножен. Многие спешивались, проверяли седла и подпруги, чтобы не лопнули от тяжести. Почти никто не смеялся, не болтал, не окликал друзей. Закаленные тяжелой дорогой к столице, воины молчали.

Хубилай сидел, распрямив спину, когда показались верховые Арик-бокэ. Вдали они напоминали черных мух, трепещущих в мареве. За дозорными потянулись темные группы всадников, скачущих в клубах оранжевой пыли, напоминающей скрюченные пальцы, тянущиеся к небу.