«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ) - Альфина

— Господин Мальвин, не понимаете — вот и не беритесь разбираться с тем, в чём не понимаете. Вы могли бы и потянуть время до моего появления.

— Во-первых, Восточная часть находится в юрисдикции господина Плети, — сухо заметил Андрей. — Во-вторых, я мог потянуть время, но не захотел. Всё чрезвычайно счастливо сложилось: разумеется, бунтовщики требовали, чтобы Охрана Петерберга не преследовала их, а ко мне как раз зашли несколько человек из новоявленной таврской дружины, утрясти ряд практических вопросов. И я, прежде чем отправиться в лазарет, попросил их немедленно выехать к лесу и там поприветствовать беглецов. И генерал Каменнопольский жив, и Охрана Петерберга своё слово сдержала, и таврскую лояльность не мешает проверить. Что вас не устраивает?

Или вот ещё задачка: зачем вообще идти из пункта А в пункт Б, если это так тяжело, если от этого одни кошмары и холодный пот по пробуждении — и если там, в туманном пункте Б, справятся и без Твирина? По-своему справятся, своими методами, коих он не разделяет, но ведь справятся.

— Вас волнует таврская лояльность, господин Мальвин? А лояльность Охраны Петерберга — это, полагаете, аксиома? За зимой следует весна, солдаты Охраны Петерберга лояльны Временному Расстрельному Комитету? Спешу вас огорчить: непопулярные решения подрывают наш авторитет.

— Я полагаю, господин Твирин, что эпоха популярных решений не может длиться вечно, но должна однажды смениться эпохой решений здравых. А авторитет — это всего-навсего скопленный капитал. Если не использовать его, на кой он нужен? — Твирину почудилось, что во взгляде Андрея промелькнуло подобие жалости.

Опустившись в кресло генерала Каменнопольского, Твирин вдруг осознал, что нет у него сил спорить.

Последняя задачка: а есть ли он, этот пункт Б, в который мы будто бы идём?

— Брякнув про «авторитет» и «популярные решения», господин Мальвин, я был неправ. Я попытался изъясняться с вами на доступном вам языке — и получил закономерный ответ. Вас действительно интересует авторитет. Как инструмент влияния, достижения каких-то целей. А у меня, господин Мальвин, была одна-единственная цель. Не стану произносить громких слов, вам они будут смешны, поэтому выражусь скупо и по сути: я хотел лучшей участи для Охраны Петерберга. Лучшей, чем была у неё до того, как всё это началось. Я ненароком подобрал эту цель в особняке Копчевигов, пока солдаты подбирали хрустальные пепельницы — просто увидел своими глазами, как бестолочь-полковник поднимает на солдат лошадиный хлыст. Меня впечатлило. И всё, что кажется вам «популярными решениями», на деле лишь абсолютно искреннее стремление отвести лошадиный хлыст. У графа Тепловодищева такого хлыста при себе не было, но он и без хлыста справлялся.

— Вы, вероятно, удивитесь, но в общих чертах мне всё это очевидно, — навис скалой Андрей. — Как и то, что безоглядное стремление отвести хлыст привело под наши стены Резервную Армию. Давайте начистоту: повстречавшись с такими последствиями, доверять вашим инстинктам и впредь затруднительно, хоть нужда в лояльности Охраны Петерберга никуда не пропадала.

Андрей не произнёс «пропала нужда в вас», но минутой раньше сказал о том в выражениях куда более жестокосердных.

Эпоха популярных решений не может длиться вечно.

Твирин только теперь признался себе, что несмело кружил вокруг этой мысли все последние дни.

И хоть Твирина вряд ли можно было назвать таким уж удачливым человеком, в одном ему всё же повезло: его эпохе пришёл конец именно тогда, когда он и сам потерял веру в свою правоту.

Глава 71. Старый друг лучше

Гныщевича вряд ли можно было назвать таким уж смешливым человеком, но при взгляде на Коленвала его всегда разбирало. Ну parole d’homme! Что-то в Коленвале имелось уморительное: не то сочетание предельной серьёзности с определённой неудачливостью, не то горделивость его подслеповатой (а теперь и глуховатой) осанки. При этом был Коленвал человеком состоявшимся и вполне успешным, так что ирония в его адрес не казалась даже избиением лежачего.

Вот и теперь — он явился на площадь, в последнюю минуту заявив, что требует высказывания от лица простых людей и персонала, comme on dit, технического. И вечно он требует! По уму Гныщевича это должно было заедать, но на деле он только смеялся. Ну требует и требует. Почему б не дать.

Тем более что организацию торжества все сверяли именно с Гныщевичем. Твирину было плевать — он и с трибуны прочитал un discours pathétique о жертвах и почтении, а после убежал (наверное, опять в лихорадку и экзальтацию). Кружок отличников будто бы нарочито не только отказывался от любого публичного участия в праздновании, но и не прикасался к его подготовке. Вряд ли они считали себя выше этого и недооценивали значимость публичных выступлений — скорее просто полагали других более сведущими в подобном деле. Среди зрителей Гныщевич разглядел мальчика Приблева и За’Бэя, явившихся, но не желавших ни на трибуну подняться, ни за неё проскользнуть. Хикеракли с Драминым сегодня не существовало в природе.

— …природу можно обманывать разными способами, и взлелеянный европейской осторожностью Пакт о неагрессии далеко не единственный из них, — вещал с трибуны граф. — Всякий запрет, всякий тезис, начинающийся с аскетического «не», уже несёт в себе потенцию собственного разрушения, поскольку сковывает естественные энергии. Помещённые в зону повышенного давления, энергии эти рано или поздно достигают точки наивысшего напряжения и взрывают свою темницу изнутри, щедро сея все те разрушения, от которых якобы оберегал нас запрет. Впрочем, к чему слова, когда вчерашние импульсивные действия Резервной Армии столь ярко продемонстрировали нам реальную стоимость запретов?

До графа был Коленвал, и был он многословен, но на удивление убедителен — потому, наверное, что выглядел на трибуне человеком, попавшим туда будто против своей воли. Плеть, как обычно, высказался с таврской ёмкостью. Потом выступал сам Гныщевич, выступал долго и с любовью. Идея добровольной национальной дружины горожанам не особо понравилась, но они были изрядно увлечены собственным празднеством. Даже цветов натащили!

Это ерунда; главное — что идея дружины нравилась самому Гныщевичу. А нравилась она ему всё больше и больше, надо признать. Не потому даже, что являлась выходом из конкретной ситуации — если не помрём, о Южной Равнине забудется. Но положение общины в Петерберге все эти годы было ненормальным, très anormal. Не то закрытая, не то открытая; не то живущая по своим законам, не то по петербержским; не то в самом деле прячущая собственные тайные обычаи, не то объединённая случайностью и неприятием со стороны росов. Неудивительно, что общину обходили стороной!

Белой повязкой, конечно, разницу мировоззрений не залатаешь, Гныщевич это понимал. Но решение его было верным. Перспективным. В кабаре у Базиля Жаковича стоял биллиард, всегда казавшийся Гныщевичу дурнейшей забавой (бить палками по шарам?). Но, наверное, такую именно радость испытывали те, кому удавалось попасть в лузу. И слышали негромкий деревянный стук.

— …нас уверяют, будто у человеческого общества всего два пути: дикий, жестокий, омерзительный — и тот, на который нас наставляют Европы. Но это ведь ложная дихотомия! Если нечто ещё не изобретено, это не означает, что его нет и не может быть. Вооружённые столкновения тоже будто бы выигрывают огневой мощью, численным превосходством, выгодностью изначальных позиций. Когда речь заходит о так называемом «тактическом гении», подразумевается именно умелое обращение с вышеозначенными данностями. Но подлинный гений данностями не ограничен, подлинный гений привносит в ситуацию то, что не было в ней заложено, и таким образом превозмогает природную, логическую неизбежность.

А теперь свои прекрасные речи читал граф, умудрившийся вытащить на трибуну Веню. Зачем Веню? К чему тут Веня? Помимо очередного подтверждения эксцентризма графа он ничему не служил. С другой стороны, в такой картинке имелось нечто правильное: граф, один из богатейших и сиятельнейших людей Петерберга, и оскопист — вот уж падший из падших. Ведь смысл революции именно в этом и заключался. В том, чтобы смешать карты. Ведь хорошо, когда люди подбираются не по сословию, а по умениям! Très bien.

Теперь, когда поиски беглых батальонов и прочих вражеских партизан развернулись по полной, можно будет съездить на завод. Имеется и благой предлог, и настоящий повод — давненько Гныщевич не проверял, как там «Метели» да грузовые авто. А от производства своего он бы не отказался ни ради революции, ни ради возрождения Империи и воскрешения Йыхи Йихина собственной персоной.

Но вообще-то хотелось просто съездить — погладить станки, посидеть в старом кабинете. Это За’Бэй, видать, зерно ностальгии в душу заронил. Теперь, когда мы победили, можно позволить себе обычный выходной.