Ты всё ещё моя - Елена Тодорова

Притормаживаю, едва успев закрыть дверь. Пока решаю, готова ли я столкнуться лицом к лицу с бессердечной сукой, которая когда-то называла себя моей матерью, по спине дикими волнами озноб носится.

– И? Что ты от меня хочешь? – выпаливает раздраженно Сонька. – Чем я могу помочь?

– Поговори с Лизой… Она должна меня простить!

Меня от неприятия аж передергивает.

Четко понимаю: никогда. Никогда не прощу.

– Никто тебе ничего не должен…

Едва я появляюсь на пороге кухни, голос сестры резко обрывается.

– За что простить, мама? – резко чеканю я. – За то, что ты воспользовалась моим беспомощным состоянием, чтобы убить моего ребенка?

Вздрагивает, бледнеет и пускает слезу. А мне… Мне абсолютно безразлично. Совсем не жаль ее. Ничего в груди не екает.

– Я хотела тебе помочь… – голосит она. – Я спасала твою жизнь!

– Да что ты?! Когда договаривалась за моей спиной про аборт, а мне твердила об облегчении токсикоза? Или когда подсовывала мне согласие на прерывание? Когда, мама?!

– Что?! – выдыхает Соня потрясенно. – Так она тебя обманула? Почему ты никогда не говорила? Лиза?! Я думала, что ей удалось тебя убедить… Я думала, что ты согласилась!

– Нет, Сонь, – тихо отзываюсь я. – На такое я бы никогда, ни в каком состоянии не согласилась, – чеканю, переводя взгляд с сестры на мать. – Не хотела тебя еще больше травмировать… – это пояснение роняю перед Сонькой с реальным сожалением. – Да и до недавнего времени кляла себя за доверчивость… За то, что не смогла защитить своего ребенка.

– Боже… Боже… – бормочет сестра, пребывая в ужасе от услышанного. А едва справляется с потрясением, кричит на мать: – Как ты могла?! Еще хватило наглости прийти сюда! Жалуется она тут… Да лучше бы Артем тебя реально убил! Правильно бы сделал! Прибежала тут, когда деньгами запахло… – цокает языком, а после еще и руками всплескивает. – Ты серьезно думаешь, что такое можно простить?! Конечно, думаешь… Потому что ты сама жестокая тварь! Вот ты кто! Убирайся!

Не успевает Соня закончить, как мать разряжается проклятиями.

– Блядины неблагодарные! В долги нас загнали, опозорили… Еще и умничаете! Ишь, выросли! Тьфу! – плюет прямо нам под ноги. – Чтоб тебя Боженька недугом покарал! – выкрикивает, тыча пальцем в Соню. – А тебе… – сосредотачивает залитый злостью взгляд на мне. – Чтоб никогда больше не понесла…

После этого я зверею. Хватаю ее за шкирку и тащу на выход.

– Убирайся! И никогда больше ни к Соне, ни ко мне не подходи, – выдаю с ледяной яростью. – Сунешься, расскажу Чарушину. Свернет тебе шею, никто не узнает. Уж поверь, никакой Бог тебе не поможет.

Угроза работает впечатляюще. Горе-мать едва дверь нам не выносит, так рвется наружу. Вздыхаю и иду в ванную. Вымываю тщательно руки, словно заразы коснулась. Хочется драть кожу докрасна, но отметины, которые остались после истерики у Бойко, и обещание, которое дала Артему, не позволяют сорваться.

Когда я возвращаюсь в комнату, Соньку всю колотит.

– Ну, ты чего? – обнимаю ее. – Все хорошо… Хорошо… – поглаживаю ладонями по спине.

– Мало мне, что Сашина мама гадостей наговорила… – плачет сестра. – Еще эта… Явилась! – трясется и икает, будто воздуха ей не хватает. – Слышала, что она мне пожелала?

– Забудь! Не смей даже в голову брать, – строго одергиваю я. – Пусть все, что пожелала, себе оставит.

– Да уж… Жизнь тоже, знаешь ли, жестокая штука…

– Что? – изумляюсь я. – Ты ли это говоришь? Ты? Соня Солнышко, ты чего? – отстраняюсь, чтобы взглянуть в лицо. – Что случилось? Чем тебя обидела Сашина мама?

– Она приехала к нему на квартиру… Неожиданно… И… Ну, мы не заметили… Боже… – лепечет сестра, отчаянно краснея. – Она открыла своим ключом, понимаешь? И ввалилась в спальню, когда я… Ну я… Я на Сашке сверху сидела… Ну, не просто сидела… Любовью, в общем, занимались… – с трудом заканчивает.

Мне ее сходу так жалко становится, сердце адски сжимается.

– Представляю… – выдыхаю я. Сама бы, наверное, на месте умерла. Стоит лишь представить, с ужасом вздрагиваю. Но Соньку ведь надо поддержать. – Неприятно, конечно. И все же не смертельно. Думаю, Сашина мама отойдет от шока и поймет, что сама виновата.

– Ничего она не поймет, – выталкивает сестра с громкими всхлипываниями. – Слышала бы ты, что она мне наговорила! Похуже, чем эта… Шлюхой меня назвала, нищебродкой, пустоголовой вертихвосткой, дрянью… Еще как-то… – голосит Сонька, разрывая мне душу в клочья.

– А Сашка что? Неужели не вступился?

Все больший шок охватывает от этого рассказа.

– Так он не слышал, – бормочет сестренка уже тише. – Она его отправила за кофе, а сама тем временем… И в хвост, и в гриву меня! Я еще никогда себя так паршиво не чувствовала. Как теперь исправить? Как ей понравиться?

– Да, Сонь, подожди… – отвожу упавшие пряди ей за уши. – Говорю же, она на эмоциях все это выдала. Пусть пройдет время. Все забудется и наладится. Ты у меня вон какая красивая. Светишься! Никто перед тобой не устоит. Даже Сашкина мама!

– Думаешь? – шелестит неуверенно, а у самой пробивается улыбка.

– Знаю!

Сонька окончательно расцветает и с благодарностями бросается меня обнимать.

– Может, она увидела, какая я красивая, и позавидовала? – расходится сестренка привычным кокетством пару минут спустя. – Она такая, знаешь… На любителя! Высокая, крупная тетка. Сашка такой большой в нее, короче.

– Ну, неудивительно, – смеюсь я. – Прокурорша же!

– В смысле? – теряется сестра.

– А ты не знала? Родители Саши в прокураторе работают. Отец – главный прокурор Одессы. А мать один из исполнительных, как я поняла из слов Артема.