Ты всё ещё моя - Елена Тодорова

– Тихо, брат, тихо… Жалеть будешь.

– Ладно… – выдыхает крайне тяжело. – Нормально все… Нормально, Кир. Отпускай.

– Точно?

– Точно.

Пока обсуждаем, старик поднимается.

Отпускаю Тёмыча, буквально на два шага в сторону ухожу, как в прихожую вплывает мать Лизки, и Чару кроет с такой силой, что поймать его не успеваю. Прет на чертову гусыню и, выбивая у нее шальной визг, вцепляется ей в шею.

– Твою мать… – охреневаю по-новой я. – Чара… Чара, брат… – дергаю его за куртку на себя.

Только вот Тёмычу похрен.

– Я все знаю, ебаная ты мразина, – выдает вопящей бабе в рожу. Кажется, даже если он ее не удушит, идиотка от натуги лопнет. – Дрянь ты бездонная! Ладно я, ладно он… Ты, сука, что со своим ребенком сотворила?! А?!

– Воу-воу, Тёмыч, тормози… – прикладываю все силы, чтобы отцепить его от старухи Богдановой. Хотя, по чесноку, мне вдруг самому ее прихлопнуть хочется. Потому как, судя по всему, реально есть за что. Чару не на пустом месте порвало. Тем более с таким, мать вашу, размахом… Подобной жести даже за мной не числится. – Тормози, блядь, сказал!

Недюжинным рывком его от этой бабы отдираю.

– Падаль конченая… – продолжает рубить Чара, пока руки ему за спину заламываю. Плюет гусыне под ноги. – Не дай Бог увижу рядом с Лизой, убью на хуй! Никто тебе не поможет! На всю, сука, жизнь запомни, если хочешь ее дожить!

Я только пот, блядь, с ошалелым видом со лба смахиваю да Чарушина держу. Шатало и меня, конечно. Еще как шатало! Но то, что сейчас Тёмыч выдает, такой адской болью все вокруг кроет, что кажется, эта долбаная параллельная реальность льдом покрывается. Рвет его на куски настолько остро, что меня самого распиливает.

– Ты меня поняла? – рявкает Чарушин, дергаясь с такой силой, едва меня не опрокидывает. – Отвечай!

– Да…

– Не слышу!

– Да!

Наконец, папаша-сутенер отстреливает дупля – что по чем, и бросается к бьющейся в истерике бобрихе. Сметает ее с залитых бешенством глаз Чары. Волочит глубже в дом.

– Все, брат… Она поняла… Уходим, брат, уходим… – тащу его на выход.

С колоссальным трудом это дается. На улицу буквально вываливаемся. А там уже, хвала Богу, когда холодный воздух захватываем, Чара обмякает. Так и припадаем задницами к земле.

– Все настолько хуево? – тяну я запыханно. – Поделись, легче будет.

Тёмыч судорожно вздыхает и роняет лицо в ладони. Резко ими его растирает.

– К Лизе надо, – и тут же подрывается на ноги. – Проснется, меня нет… Испугается.

– Брат, брат… – пытаюсь его придержать. – Да куда ты в таком состоянии?

– Нормально все… Нормально… – бормочет, убеждая скорее себя, чем меня. – Спасибо, Бойка, – уже взявшись за ручку двери своей тачки, впервые взгляд на мне фокусирует. – Правда, спасибо, – с шумом переводит дыхание. Я только оторопело моргаю. – Завтра тебя наберу. Сейчас действительно времени нет, – и заскакивает в тачку.

Толчок внутри меня. Интуитивный порыв. Обхожу машину и забираюсь на пассажирское.

– Десять минут, Тёмыч, – выдвигаю сурово. Так обычно делает он. – Засекай. И выдыхай. За десять минут ничего страшного не случится.

Срезаемся взглядами.

Едва принимаю этот горячечный шквал безумия, мое нутро безбожно скручивает. Никогда его таким не видел.

– Что вы пережили, брат?

– Мы пережили ад, – хрипит Чарушин в ответ. И в тот момент мне кажется, что это, мать вашу, самая емкая фраза, которую мне доводилось слышать. – Надеюсь, что пережили, – уточняет еще тише.

– По-любому пережили, брат, – давлю я так же приглушенно. – Помнишь, как ты всегда говорил? Какое бы дерьмо не случалось, надо оставаться мужиком. Ты им всегда оставался. Все вывозил. А Лиза твоя… Уверен, что она с твоей помощью справится.

– Да… – выдыхает рвано. Ухмыляется, а глаза так все ярче горят. – Надо вывезти. Должен, – второй отрывистый вздох, и взгляд куда-то в лобовуху. Сквозь черноту ночи – далеко-далеко. – Тоже хочу жениться. Дом свой хочу. Семью.

– Давай, – поддерживаю я. – Ты будешь лучшим… – хриплю и притормаживаю, чтобы и самому бурно восполнить потребность в кислороде. – Если не считать твоего бати, ты – лучший мужик, которого я знаю. Убежден, что и в роли главы семейства перемахнешь норму, – искренне это признаю. Чарушин, как никто другой, понимает, что с моей маниакальной зависимостью брать во всем первенство, то, что сейчас ему говорю, имеет внушительный вес. Но решаю все же разбавить приторный сироп смехом. – Блядь… Мне, наверное, стоит все-таки отсечь тебя от своих. Не хочу, чтобы сравнение было не в мою пользу.

– Пошел ты… Козел… – выдыхает с тем же смехом Чарушин. – Твоей Варе никогда в голову не придет нас сравнивать, но ты, придурок, продолжаешь ревновать.

– А не хрен вам было меня разводить, – толкаю типа возмущенно. – Знаешь, как меня плющило, когда… В общем, я, сука, поцеловал ее на том гребаном квесте в джунглях.

– Чего? Уже тогда? – оживает Чара натуральным хохотом. – Ах ты ж, сволочь!

– Да, блядь, не отрицаю… Воспользовался темнотой. Кишка тонка была, чтобы иначе это сделать. И потом отрицал, хотя она заподозрила и в лоб спросила… Спросила в лоб, прикинь?! Я охренел!

– Центурион же! – припоминает Тёмыч давнее прозвище моей Вари.

Сам дал. До сих пор так величаю. Только теперь уже точно любовно, без всяких издевок.

– Да… – вздыхаю, когда теплом грудь забивает. – Но самое поганое: после моих отмазок она решила, что это, сука, ты!

– Твою мать! – ржет вовсю уже.

– Да! И тут ты, скотина такая, подваливаешь ко мне с ебучим осознанием, что она тебе нравится! Я, блядь… Я, блядь, чуть