Сезон воронов - Соня Мармен

– Мама! Не нужно было… – начала растроганная Франсес.

Она положила сверток себе на колени и развязала ленточку. Платок раскрылся, и показалась прекрасная брошь – дракон, сплетенный из тонкой серебряной нити. Франсес охнула, прикрыла рот ладошкой и подняла на меня мокрые от слез глаза.

– Мама, это же бабушкина брошка!

– Да, это она, – подтвердила я с улыбкой. – Тебе не довелось увидеть свою бабку Фиону. Я тоже не очень хорошо ее помню. В памяти остались только туманные картинки… Я не смогу рассказать тебе ничего интересного. Мне было всего семь, когда она умерла. Но все-таки она твоя бабка, и я решила, что брошь ее должна перейти к тебе.

Брошь в руке у Франсес поблескивала серебром.

– Твой дед Кеннет подарил ее своей невесте в день свадьбы. Он сам ее сделал. Эта брошь – единственное, что у меня осталось от родителей, и я ею очень дорожила. Это твое наследие, доченька. Береги его!

– Ох, мамочка, не знаю, что и сказать! – пробормотала она, утирая слезы.

– Теперь тебе не придется рыться в моих вещах, чтобы ею полюбоваться!

– Так ты знала?

Я улыбнулась.

– Иной раз ты забывала завязать ленточку. А иногда пачкала мои рубашки вареньем.

– Она мне ужасно нравилась! И я только раз видела ее на тебе – в день свадьбы дяди Мэтью и тети Джоанны, в Эдинбурге.

– Я очень боялась ее потерять.

Франсес еще немного полюбовалась брошью, потом приколола ее к корсажу.

– Я буду очень беречь ее, мама. И если у меня родится девочка, в день ее свадьбы я подарю брошку ей и расскажу ее историю.

– И она будет жить долго-долго!

– А может, даже переплывет через океаны!

– И совершит путешествие вокруг земли!

– Но потом снова вернется в Шотландию.

Мы засмеялись. Я подбросила в огонь кусок торфа, и он сразу стал потрескивать и дымить. Едкий запах повис в воздухе.

– Ты точно хочешь остаться здесь одна?

Она улыбнулась, притянула колени к подбородку и уперлась пятками в край стула.

– Да, мама. Теперь это мой дом. Пришло время обустроиться здесь и стереть все следы той… той, что жила здесь до меня.

– Ты хочешь сказать, что Тревор жил с другой женщиной? В этом доме?

Франсес попыталась улыбнуться и пожала плечами.

– Ну да.

– Он был женат?

– Нет, мама.

– Вот как… И она из местных?

– Нет. Ее зовут Кэтрин Уокер, она родом из долины Глен-Кринан. Они прожили вместе три года, и однажды она просто взяла и уехала.

– Почему?

– Тревор говорит, что им стало не о чем говорить друг с другом. Они жили вместе по привычке. Никогда не задумывались о том, чтобы пожениться. И она ни разу не забеременела, поэтому…

– И он сам, по своей воле, тебе все это рассказал? Я хочу сказать…

– Тревор не хочет, чтобы между нами были секреты. Он сам завел этот разговор. Хотел, чтобы я все о нем знала. Он говорит, что крепкий брак нельзя строить на лжи и недомолвках.

И она внимательнее, чем обычно, посмотрела на меня.

– И я думаю так же. У супругов не должно быть тайн друг от друга. Это разъедает сердце, и со временем становится только хуже.

Она заправила непослушную прядку за ухо и посмотрела на меня, словно сомневаясь в чем-то.

– Думаю, это и случилось с папой.

Сердце мое сжалось.

– Да, я тоже так думаю, – ответила я печально. – Твой отец тяжело переживает нашу утрату.

– Речь не только об этом, мама. Я хочу сказать… Нам всем очень больно, что Ран погиб, но у папы есть еще причины…

Слова дочери удивили меня. Франсес явно было известно что-то, чего не знала я.

– И что же, по-твоему, заставляет твоего отца страдать сильнее, чем нас?

Сминая в пальцах край корсажа, Франсес прищурилась.

– Папа часто уходит в горы. И однажды я пошла за ним следом.

– Франсес! – выдохнула я в изумлении.

– Я хотела посмотреть, куда он все время ходит и что там делает!

Такая дерзость ошеломила меня, однако я, сгорая от любопытства, ожидала продолжения рассказа.

– И что же?

– Он ходил в одну пещеру, к югу от Мил-Мора. И там разговаривал сам с собой.

– Ты уверена, что там больше никого не было?

– Конечно! Я спряталась за большим камнем и еще долго сидела не шевелясь, когда он вошел в пещеру. Больше туда никто не пришел. И тогда я тоже вошла. В пещере было пусто, на стенах были какие-то надписи. Имена. И рядом с каждым именем – крест.

– Та самая пещера, где прятались выжившие после побоища! Ты слышала, что он говорил?

– Совсем немного. По-моему, он молился и просил прощения за свои грехи.

– За грехи?

– Он говорил, что не смог защитить тех, кого любил.

– Но это же смешно! Твой отец не виноват ни в смерти Ранальда, ни Анны с Коллом, ни Саймона!

– Знаю, мама! Но папа считает, что это из-за него они умерли. Особенно Ранальд. Он сказал, что…

Дочь замолчала, и было видно, что слова даются ей с трудом.

– Что он сказал, Франсес? Я хочу знать!

– Мамочка! Он думает, что ты ненавидишь его за то, что он не сумел защитить Ранальда! Говорит, что это он должен был умереть от меча проклятых sassannachs!

– Господи!

Земля ушла у меня из-под ног. И как такое только могло прийти ему в голову? Это же глупо! Я никогда бы и не подумала упрекнуть его в смерти сына! И вдруг резкая боль пронзила мне сердце.

– Теперь я припоминаю… – прошептала я угасшим голосом.

– Мама?

Я удрученно смотрела на дочку и качала головой.

– Я… О Лиам! Мне так стыдно…

– Мама! – заволновалась Франсес. – О чем ты? Ты что-то ему сказала?

Я молча кивнула.

– Мама!

– Я не понимала, что говорю, Франсес. Я чуть не умерла от горя. Я только-только узнала… о Ранальде и, по-моему, обвинила твоего отца в том, что он недостаточно сделал, чтобы защитить сына!

Я прижала руки к груди, чтобы удержать сердце, которое готово было разорваться. Даже если бы я вонзила Лиаму нож в сердце, боль была бы слабее, чем та, что причинили мои слова. И как только у меня язык повернулся! Я обвинила его в смерти Ранальда! И он нес на себе это бремя, день за днем, вспоминал об этом каждый раз, когда я на него смотрела. Поэтому он старался как можно реже со мной видеться. Лишь в ночной темноте он решался прикоснуться ко мне, потому что не видел моего взгляда. Страдание его было невыносимым. И только виски было под силу его уменьшить. Теперь мне все стало ясно. «Лиам, любовь моя! Прости меня!» Ну почему я не решилась поговорить с ним обо всем этом раньше?

Ощутив прикосновение к своей руке, я открыла глаза. Франсес стояла на коленях рядом со мной и протягивала мне вышитый носовой платок тети Нелли.

– Завтра ты вернешься в Карнох, мам.

– Конечно, – рыдая, согласилась я. – Простит ли он меня когда-нибудь за то, что я усомнилась в нем?