Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

метра длиной, но тоже вежливые и культурные. Сразу поняли — подводники стресс снимают, лучше не мешать. Мы им налили. Ребята не отказались. Выпили, шпротами закусили. Врачиха сначала носик морщила — резиной, видите ли, спирт наш пахнет, а где я ей среди ночи другого возьму? Медицинский-то мы перед этим весь уже употребили. Но не беда, валерьянки ей туда для запаха накапал — выпила за милую душу, даже не поморщилась. Налили ещё, повторили. Потом ещё. Познакомились. Потом «Интернационал» ещё раз спели — уже вместе. Потом «День победы». К нам потом ещё Витя Лыков зашел, механик с «восьмёрки», не спалось ему что-то под утро (как потом выяснилось, это он, гад, скорую вызвал!). «Я думал, у вас Кобзон тут в гостях!» — говорит. А я ему: «Да на кой чёрт нам твой Кобзон нужен, когда у нас Ванька Грудкин есть! Тоже еврей, а поёт ещё лучше!» У нас тогда ещё идея возникла: как в отставку выйдем, рвануть в Германию. Там на девятое мая у Браденбургских ворот «День победы» в матюгальник исполнить, да так, чтобы на весь Берлин слышно было. Танк бы ещё где-нибудь раздобыть! И покататься, покататься… — штурман мечтательно закатывает глаза.

— Потом, помню, — продолжает он, — Ванька «Сиртаки» заиграл. Эдак проникновенно, с выходом. Ты «Сиртаки» слышал? Ну да, такая заводная греческая мелодия. Так вот, когда Ванька её исполняет, на месте усидеть невозможно. Я докторшу под ручку… Потом «Цыганочку», «Барыню» — и понеслось… Странно, как под нами тогда потолок не обрушился. Потом вальс «Амурские волны» заиграл — у меня душа опять развернулась. Потом «На сопках Маньчжурии», «Офицерский вальс»… Я с врачихой танцевал, она ко мне прямо прилипла. Потом ещё выпили, кто-то ещё литр спирта притащил. Опять что-то пели. Мы с врачихой на пару ламбаду танцевали. Так жопами крутили!.. Потом она полезла на стол канкан танцевать. Чуть не убилась, едва за юбку успел поймать… Потом по городу на скорой с мигалкой кататься поехали. Я на следующий день вечером проснулся у врачихи дома. Двое её пацанов меня уже папой называют. Предъявляют списки подарков, которые я пообещал купить. А самое главное, спрашивают, где это я так долго пропадал. Посмотрел я на это дело трезвыми глазами, маму их получше разглядел — бог ты мой! Точно: пить надо меньше! Почему вот, минёр, так: одна бутылка — в самый раз, две — много, а три — мало? Я потом два дня протрезветь не мог. Выпью стакан воды — и опять пьяный хожу, — штурман вновь ностальгически закатывает глаза, вспоминая разгульную холостяцкую жизнь в убогой офицерской общаге и, покосившись на старпома, продолжает:

— А когда мы с Ванькой в город выходим, женщины вокруг нас так и вьются. Сами откуда-то возникают! Я даже подумать о них ещё не успеваю, как Ванька уже кого-то за ниже спины держит. Представляешь, какой это незаменимый человек в нашем холостяцком деле! А некоторые всё: «Евреи, евреи!» — штурман бросает в сторону старпома красноречивый взгляд.

— И что это вы на них, Сергей Гариевич, так взъелись?

Старпом уже немного пришёл в себя от первого потрясения, но вид его всё ещё оставлял желать лучшего. Как долго тянулось бы это издевательство над ни в чём не повинным начальником, сказать трудно. Зная штурмана, можно было предположить, что уймётся он ещё не скоро. Но тут бесшумно распахнулась переборочная дверь, и в отсек грузно ввалился сам командир. Он полностью разделался с ренегатами и оппортунистами, засевшими в кают-компании, поэтому настроение у него было самое безоблачное. Бросив взгляд на погружённого в тяжкие размышления старпома и на сияющую физиономию штурмана, он сообразил, кого на этот раз тот сделал своей жертвой. Незаметно показав штурману кулак, командир как ни в чём не бывало обратился к старпому:

— Ну что, Сергей Горыныч, тьфу ты… Гариевич! Давай объявляй тревогу! На грунт будем ложиться. Ты что это сегодня смурной какой-то? Ностальгия замучила, что ли? Ты это бросай. Со штурмана вон бери пример… Смотри, харя какая довольная! Ты бы у него… — Окончить командир не успел: раздался сигнал учебной тревоги, все вокруг забегали, засуетились, и про антисемитский демарш старпома никто больше не вспоминал.

47

Ночь на грунте

В седьмом отсеке сонная идиллия и неистребимый носкаиновый смрад. Два десятка потных разомлевших парней, умаявшись за день, безмятежно спят, шумно испуская дух в густую вонючую темноту. Среди неясного бормотания, тяжких вздохов и сухого коечного поскрипа нет-нет, да и раздастся некий не совсем эстетичный звук: какая-нибудь скотина звучно испортит воздух — и опять тишь да гладь, сонная идиллия и безмятежное сопение со всех сторон.

Считаю, что гороховый суп в подводном положении — это форменная диверсия, и кока, позволяющего себе такие дела, надо без суда и следствия отправлять в газовую камеру!

Пару минут назад прозвучал сигнал тревоги. Надо сказать, что звучит он достаточно громко, мёртвого может разбудить, но здесь, в седьмом отсеке, никаких шевелений так и не наблюдается. Эти «дети подземелья», похоже, опять на всё навалили! Ну что с ними делать? Я, конечно, понимаю: время — час ночи, был ранний подъём, слабое здоровье и всё такое, но обязанности личного состава по боевому расписанию никто не отменял! Всем хорошо известно, что, услышав сигнал тревоги, любой матрос, даже самый завалящий, должен тут же подскочить и бежать на свой боевой пост, застегивая на бегу штаны и приводя в порядок форму одежды. А эти олухи, видишь ли, дрыхнут без задних ног! Да ещё и пердят так, что корабль вот-вот развалится!

— Команда, подъём!!! Кому лежим? Тревоги не слышали? А ну-ка быстро подскочили все! По местам разбежались!

Нащупав в темноте на носовой переборке рубильник, я его шумно, со зловещим скрежетом проворачиваю, отсек наполняется призрачным жиденьким мерцанием. Ощущение такое, что тяжёлый дух, скопившийся под сводами, даже свету не дает нормально распространяться. Намотав на руку широкий флотский ремень с медной бляхой на конце, медленно продвигаюсь в глубину отсека, по мере надобности ускоряя процесс пробуждения.

— А ну быстрее освобождаем шконки! Кучкин! Кому сидим? Хватит головой крутить! Картабаев! Бегом надо, бегом по тревоге передвигаться! Сурков! А ваше дембельское высочество особого предложения ждет? Да уж, пожалуйста, будьте так добры… Шкандыбаев! Дома, на дембеле будешь глазами хлопать! Слетел быстро с койки, робу под мышку и марш на свой пост!

Через пару минут отсек пустеет, и дышать становится вроде легче. Хотя нет — это только кажется…

Тем временем события на