Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

снимаемся с грунта и в заданном квадрате ходим параллельными курсами под одним электромотором всё на той же пятидесятиметровой глубине. Таким образом мы будем изображать стратегический ракетоносец вероятного противника, который маневрирует в районе боевого патрулирования и зачем-то угрожает мирному труду советских граждан.

Задача надводников в этой ситуации так же предельно проста: маневрируя своими излюбленными противолодочными зигзагами, используя все имеющиеся на вооружении силы и средства, обнаружить неприятеля, тут же решительно его атаковать и безжалостно уничтожить (условно, разу-меется).

В экипаже уже проснулся спортивный азарт. Несмотря на некоторые бытовые неудобства, связанные с длительным нахождением под водой, никому не хочется, чтобы противник нас обнаружил. Без всяких команд и какого-либо принуждения люди совершенно перестали шуметь. Двери закрываются нежно, без лязга и стука. По палубам ходят чуть ли не на цыпочках. Кое-где уже и в разговорах перешли на шёпот, что, впрочем, было совершенно излишне.

Между тем центральный пост медленно превращается в сонное царство. Вот, уронив голову на конторку и пустив струйку слюны на вахтенный журнал, тонко засвистел носом старпом. Видя такое дело, боцман, временно освобожденный мной от выполнения служебных обязанностей, тоже не растерялся: вольготно развалившись в кресле вахтенного офицера, принялся явственно похрапывать, время от времени подергивая левой ногой и что-то бормоча под нос.

Даже железобетонный Арнольд, и тот, похоже, сломался. Десять минут назад с преисполненным ответственности видом он спустился для проверки в трюм, да где-то там и потерялся. В центральном посту в живых остаёмся лишь я — вахтенный офицер, рулевой и штурман. Задраенные двери межотсечных переборок не пропускают звуки из соседних помещений, и если бы не эпизодические доклады акустика о прослушивании горизонта да вахтенных из отсеков, то можно было бы подумать, что сонное царство завладело всей подводной лодкой.

Но нет, жизнь на корабле всё же продолжается. Отворяется дверь второго отсека, из кают-компании доносится возбужденный голос командира, а в круглом проеме люка появляется фигура матроса-вестового. С чайником наперевес он семенит в направлении камбуза за кипятком.

— Ну, что там командир? — от скуки, чтобы хоть что-то спросить, задаю я неопределенный вопрос.

— Да ругается всё! Гадами какими-то непонятными всех называет!

— Это какими такими… непонятными?

— Да какими-то… Забыл! Ремегадами… Нет. Реле… Нет…

— Ренегатами?

— Вот, вот! Ренегадами!

Вестовой убегает на камбуз, через минуту с полным чайником возвращается назад и исчезает за броневым кругом двери. На секунду становятся слышны и тут же молкнут спорящие голоса, и вновь в отсеке виснет звенящая тишина.

Скоро мне надоедает отдуваться за всех, и я решаю произвести побудку. Но не так, чтобы переполошить весь отсек. Резко нельзя. Среди нагромождения железа в тесноте подводной лодки действовать надо предельно аккуратно. Неправильно разбуженный человек может дёрнуться, резко подскочить, треснуться головой о какую-нибудь железяку и не дай бог что-нибудь поломать. Головы у подводников крепкие, за них можно не беспокоиться, а вот корабельное оборудование надо всё-таки беречь.

Начинаю с боцмана. Штурман советует полить его водой, но не всего: плеснуть немного в район промежности и посмотреть, что из этого получится. Долго уговаривать меня не пришлось: я тут же выливаю полстакана воды боцману между ног и с интересом ожидаю результата. Ко всеобщему удивлению, ничего не происходит. Не то чтобы моё действие не произвело совершенно никакого эффекта, но результат явно неудовлетворительный. Боцман перестает сопеть, бормочет под нос нечто невразумительное и вместо левой ноги начинает подергивать правой.

В продолжение эксперимента выливаю ещё полстакана и вновь застываю в ожидании. Выражение лица испытуемого, до этого вполне безмятежное и можно даже сказать блаженное, начинает меняться: губы непостижимым образом кривятся и закручиваются чуть ли не в интеграл, брови наезжают на переносицу и, сломавшись об неё, становятся домиком, лоб бороздят глубокие морщины. По всему видно, что под изгибом черепной кости затеплилась какая-то мозговая деятельность и угасшая было жизнь вот-вот вернет свои утраченные позиции. Тут я решаю не жадничать и выливаю уже целый стакан.

Наконец-то почувствовав, что по ляжкам потекло что-то тёплое, боцман открывает глаза. Посмотрев на мокрые шорты, на тонкие струйки, стекающие по голым ногам, на растекающуюся под креслом темную лужицу, он непроизвольно дёргается, пытается вскочить, но вовремя овладевает собой. Он осторожно поднимает на меня чистые, ничего не понимающие глаза, его блуждающий взгляд выражает крайнюю степень недоумения. Я делаю вид, что ничего не замечаю, — зачем смущать человека, тем более находящегося при исполнении. Природная деликатность не позволяет допустить, чтобы кому-то стало понятно, что его позор уже известен окружающим. Я скромно отворачиваюсь и как ни в чём не бывало спрашиваю:

— Ты что, Иваныч, подскочил? Приснилось что? Отдохнул бы ещё, мы тут и без тебя неплохо справляемся.

Но боцману, видимо, не до сна. Повернувшись ко мне бочком, он пытается делать вид, что ничего не произошло. Подчёркнуто небрежным тоном принимается рассказывать свой сон, при этом с опаской косит глазом на лужицу под собой и на кусок ветоши, заткнутый за трубопровод неподалеку. Дождавшись удобного момента, он берет её якобы для того, чтобы вытереть потные руки и как бы невзначай роняет на пол. Затем незаметно (как ему кажется) надвигает ветошь на лужицу и начинает медленно затирать ногой, двигая туда-сюда. Первая паника уже прошла, но по задумчивому виду боцмана видно, что он всё еще чем-то озабочен.

Штурман из своего угла наблюдает за происходящим, заговорщицки подмигивает мне, и его довольная физиономия сияет от удовольствия. Сон как рукой сняло. Рулевой, до сей поры тоже страдавший от подступившего приступа необъяснимой усталости, повеселел, приосанился и даже начал что-то напевать под нос. В бессознательном состоянии остаётся только старпом, да ещё не совсем ясна судьба потерявшегося в трюме Арнольда. Надо пойти посмотреть!

Посадив боцмана на его рабочее место, приступаю к поискам Арнольда. Спустившись в трюм, нахожу его, уютно прикорнувшего у прохладной двери провизионки. Конечно же, он не спал! Как вы могли об Арнольде такое подумать? Ему просто показалось, что «Маруська» как-то не так стала работать. А при такой жаре сами понимаете, чем может обернуться выход из строя холодильного агрегата. Вот он и решил проверить. И проверил! Всё работает, как часы, не стоит даже беспокоиться. А то, что немного задержался и сидел с отрешённым видом, прислонившись к двери, — ну так что ж? Качественно же проверял, прислушивался, как компрессор работает. Спиной же температуру контролировал, чуть почки себе не отморозил.

За бдительность, старание и самопожертвование, проявленные при выполнении своих служебных обязанностей, объявляю Арнольду благодарность и обещаю походатайствовать у механика о более весомом поощрении.

Остаётся старпом. Тут надо бы поделикатнее.