Мой пылкий рыцарь - Ханна Хауэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вздохнув, Эйнсли придвинулась к Гейблу.
— Нет, не показалось. Ты прав, — призналась она, решив, что не имеет права лгать своему мужу в первую брачную ночь — ночь, с которой начинается их совместная жизнь.
Гейбл обернулся и внимательно посмотрел на Эйнсли:
— Так что же тебя тревожит?
— Как что? Неужели ты не понимаешь, Гейбл, — я только что вышла замуж за человека гораздо выше меня по рождению. Мало того, что я не принесла ему в приданое ни земель, ни богатства — само мое имя большинство жителей Шотландии произносят не иначе как с презрением. Ты в своем свадебном наряде выглядел настоящим лэрдом — красивый, стройный, роскошно одетый… Я вдруг почувствовала себя такой ничтожной рядом с тобой! Ты оказал мне большую честь, взяв в жены, а мне нечем тебе отплатить!..
Он улыбнулся и прикоснулся губами к ее рту.
— Мне нужна только ты.
Сердце Эйнсли радостно забилось — она поняла, что за этой короткой фразой кроется глубокое чувство.
— Ты мог бы избавить меня от многих страхов и сомнений, если бы сказал хоть одно такое ласковое слово, когда просил выйти за тебя замуж!
— Это не просто ласковые слова, Эйнсли. Я бы не хотел расточать пустые комплименты, — серьезно сказал Гейбл, опуская руку на живот Эйнсли и тихонько поглаживая его. — Я вообще не слишком силен в комплиментах. Как странно — мне все время кажется, что ты ждешь от меня чего-то, что я не могу тебе дать… Так знай же — я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива!
— Правда? Мне достаточно попросить?
Он пожал плечами:
— Ну, в пределах разумного, естественно.
— Тогда я хочу, чтобы ты полюбил меня.
— Но я и так тебя люблю.
Напряжение, которое Эйнсли чувствовала во всем теле, задавая этот вопрос, мгновенно сменилось небывалой радостью. Она с облегчением перевела дыхание. Приятная истома разлилась по ее телу, и Эйнсли удивилась, как простые слова Гейбла могли оказать на нее такое действие.
— Повтори, что ты сказал! — не веря своим ушам, потребовала она.
Гейбл удивленно воззрился на жену:
— Я сказал, что и так тебя люблю.
Она чертыхнулась и внезапно повалила Гейбла на кровать. Бормоча что-то насчет глупости всех мужчин вообще и своего мужа в частности, Эйнсли оседлала Гейбла и сердито взглянула на него сверху вниз. Как странно — она так ждала этих слов, а теперь, когда наконец их услышала, разгневалась… Буря эмоций, нахлынувших на Эйнсли, сковала ей язык. Она хотела сказать так много и вдруг поняла, что не в силах произнести ни слова.
— Стоило мне набраться храбрости, чтобы открыть тебе свое сердце, как ты накидываешься на меня чуть ли не с кулаками, — с беспокойством произнес Гейбл, не понимая, почему Эйнсли так загадочно молчит.
— С кулаками? Да если хочешь знать, я борюсь с искушением задушить тебя подушкой. Единственное, что меня останавливает, — что я потом, возможно, буду об этом жалеть.
— Отрадно слышать. И все же мне непонятно — что тебя так рассердило?
Вместо ответа Эйнсли обхватила руками голову Гейбла и пристально посмотрела ему в глаза. Постепенно мысли ее прояснились, и она почувствовала, что уже в состоянии высказаться членораздельно, а не только ругаться по поводу мужской глупости. Поскольку Гейбл по справедливости не заслужил упрека в подобном недостатке, Эйнсли была даже рада, что какое-то время молчала. Не годится отвечать на его признание в любви, пусть даже безыскусное, оскорблениями и попреками.
— И давно ты понял, что любишь меня? — спросила она.
Гейбл, догадавшись, что настроение Эйнсли изменилось и она больше не сердится, принялся нежно поглаживать ее спину.
— В тот день у реки, когда смотрел, как ты возвращаешься к отцу.
— И тебе ни разу не пришло в голову, что было бы не худо поделиться со мной своим открытием?
— Наверное, ты права. Мне действительно следовало бы сказать об этом раньше.
Гейбл повеселел — теперь ему стало ясно, что так разгневало Эйнсли. Она слишком долго ждала этих слов, а он недопустимо медлил.
— Наконец-то ты понял! Это избавило бы меня от многих мучительных сомнений. А так я постоянно терзалась от мысли, что совершаю самую большую на свете глупость, выходя замуж за человека, который, как мне казалось, никогда не полюбит меня так, как я его. Я провела много ночей без сна, стараясь убедить себя, что моей любви хватит на нас обоих и брак наш окажется счастливым. Но мои попытки поверить в это были тщетны: сердцем я понимала, как мне нужна твоя любовь…
Вспомнив об этих неприятных минутах, Эйнсли снова погрустнела и сердито вырвалась, когда Гейбл, усмехнувшись, нежно привлек ее к себе и поцеловал.
— А что, если, — пробормотал он, касаясь ее рта губами, — и я был бы избавлен от многих страхов и сомнений, если бы ты была более откровенна?
Эйнсли приподнялась на локте и удивленно посмотрела на мужа:
— У тебя были какие-то сомнения?
— А ты как думала? Или, по-твоему, я настолько самонадеян?
— Честно говоря, я об этом не думала, потому что решила, что ты меня не любишь, — призналась Эйнсли и ухмыльнулась, встретив негодующий взгляд Гейбла. Нежно проведя пальцами по его лицу, она внезапно стала серьезной. — Теперь я вижу, что мы оба страдали. Может быть, это научит нас впредь быть более искренними друг с другом. Любая правда, пусть даже горькая, лучше, чем неизвестность.
— Согласен. Отныне мы заключим договор — быть откровенными друг с другом. Предоставляю тебе право напомнить мне о нем, когда ты решишь, что я что-то скрываю.
— Ловлю тебя на слове.
Эйнсли вдруг захихикала и теснее прижалась к Гейблу.
— Мне кажется, что я полюбила тебя с первого взгляда…
— Неужели? В таком случае ты весьма своеобразно выражаешь свои чувства, поскольку, если я правильно помню, в момент нашей первой встречи ты пыталась пронзить меня мечом.
— А может быть, я просто пыталась привлечь твое внимание? — лукаво спросила Эйнсли и улыбнулась, услышав, как Гейбл чертыхнулся. — Но окончательно я поняла, что люблю тебя, когда мы стали любовниками. Если бы ты знал, как я мучилась от ревности! Я была готова выцарапать глаза Маргарет Фрейзер за то, что ты ухаживал за нею…
— Только теперь я понимаю, что ранил этим твои чувства. Мне остается лишь просить у тебя прощения. Я мучился сознанием вины, но утешал себя тем, что поступаю разумно, так, как нужно для моего собственного блага и блага Бельфлера. Мне казалось, что мужчине не следует руководствоваться чувствами. Он всегда должен сохранять хладнокровие, а когда его захлестывает любовь, он теряет способность здраво мыслить. Ты разбудила в моей душе такую бурю, что временами это почти пугало меня. Впрочем, что там «почти» — пугало, да еще как! И я постыдно бежал от своих чувств, как трус, хотел, чтобы один холодный разум руководил моей жизнью… И лишь потеряв тебя — как я считал, навсегда, — я понял, что человек не может жить одним рассудком, иначе это будет лишь полчеловека. Пусть чувства, которые ты во мне разбудила, окажутся опасными, сказал я себе тогда, но я не могу жить без них — и без тебя…