Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

Воры взяли Лукаша под руки и повели к его повозке.

— Куда, господа?.. — вырывался тот. — Я пальцем не тронул! Господа! Пусть меня Бог накажет!

— Бог ли накажет, а вот мы определенно, — ответил Безносый.

Девушка смотрела им вслед, у ее ног ласково крутилась собачонка.

Лошадка ходко торопилась в неизвестном ей направлении, господа «полицейские» сидели позади Лукаша, а он все никак не мог успокоиться и от нервного срыва и дурного предчувствия все продолжал рассказывать, возмущаться, недоумевать.

— Я только ее увидел, так с первого раза меня и стрельнуло — ой, Лукаш, беда тебя чекает!.. Не ехай с этой стервочкой, до добра воровка не доведет… я так сразу и допек, что воровка… а она все зенками вертит, зубки скалит… ну, чисто маленькая ведьмочка…

— Остановись здесь! — прервал его Улюкай, когда над головой совсем сомкнулась чащоба и не стало видно ни неба, ни луны.

— Здеся? — испугался Лукаш. — А чего здеся делать, господа?.. Мы ведь от деревни в другой стороне!

— Самое место, — ответил Безносый, соскочил с повозки и дернул извозчика за сюртук. — Слезай…

Улюкай схватил с повозки какую-то веревку, подцепил Лукаша с другой стороны, и вдвоем они потащили его в густую, черную чащу.

— Господа, пожалейте!.. — скулил извозчик. — Христом Богом прошу, господа!

Улюкай ловко нахлестнул один конец веревки на его шею, вторую забросил на поперечную дубовую ветку, и в четыре руки они стали подтягивать вверх крутящееся, хрипящее тело извозчика.

Тот сипел, что-то выкрикивал, пытался оттянуть от шеи петлю.

Глухо ухнула какая-то ночная птица, заржала тревожно лошадь, оставленная на дороге, Лукаш наконец перестал дергаться и затих.

Воры намотали конец веревки на ствол дерева, отдышались маленько, вытерли сухой травой руки и двинулись в обратном направлении.

Табба была пьяна. Сидела в гостиной за столом, перед нею стояла бутылка с вином, она брала ее непослушными пальцами, подливала после каждого глотка.

Катенька расположилась напротив, молча наблюдала за выпивкой, слушала бесконечную исповедь хозяйки.

— Я не проводила его, понимаешь?.. Он ждал, а я не проводила. Опоздала!.. Почему?.. Потому что меня посчитали воровкой. Меня — воровкой. Приму оперетты схватили за руку!.. Схватили и тут же отпустили!.. Потому что я ничего не взяла. Я не воровала! Понимаешь? Мать — воровка! Сестра — воровка! А я — нет. Я — другая! У меня деньги! — Она вынула из сумочки конверт с купюрами, разбросала их по столу. — На что хочу, на то трачу! Так пожелал господин, который в меня влюбился. А я в него!.. И я не проводила его!.. Опоздала! Понимаешь, что произошло, дура? А может, он там погибнет. Может, его убьют! А я прибежала и увидела только хвост поезда!.. А он меня не увидел. И, наверное, сходит с ума. Мой любимый мужчина сходит с ума. — Прима тяжело поднялась и, чтобы не упасть, придержалась за стол. — Готовь костюм, Катюша!

— Вы собираетесь в ресторан? — тихо спросила та.

— А что в этом удивительного? — оглянулась на нее артистка. — По-твоему, я не в форме?

— Не совсем.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы выпивши.

Табба помолчала, подошла к прислуге, погрозила перед самым ее лицом пальчиком.

— Не смей!.. Слышишь, никогда не смей говорить это хозяйке!.. Выгоню, как драную кошку! — И громко повторила: — Костюм!

Изюмов, сидя в закрытой повозке, видел, как к ресторану подъехали в экипаже Табба с Катенькой, прислуга помогла артистке спуститься на землю, и они двинулись ко входу.

Их встретил администратор, проводил, минуя зал, черным коридором в служебную часть заведения, перед тем как уйти, сказал артистке:

— Вас просит зайти Арнольд Михайлович.

Табба удивленно хмыкнула, жестом велела прислуге ждать, толкнула дверь кабинета хозяина.

Он поднял глаза, какое-то время определял ее состояние, приглашать сесть не стал.

— Вы опоздали, — произнес он.

— Публика все равно ждет, — развела руками артистка.

— Кроме того, вы выпили.

— Вы заметили?

— Да.

— А публика вряд ли.

— И последнее.

— Последнее? — подняла брови прима.

— Да, последнее. Из ящика моего стола похитили оружие.

— Я вас не понимаю.

— В ящике стола лежал револьвер. — Арнольд Михайлович для убедительности выдвинул тот самый ящик. — Его украли.

— По-вашему, это сделала я?

— Нет, это сделал ваш друг, ваш коллега, ваш воздыхатель Изюмов. Эта бездарная дрянь!

— А я тут при чем?

— При том, что он намеревался вас убить и с этой целью похитил револьвер.

— Арнольд Михайлович, — с укором слегка заплетающимся языком произнесла Табба, — по-моему, вы — сумасшедший. Вы несете такую чушь, что я даже не знаю, как себя вести.

— Очень просто!.. Убраться отсюда!

— Вы это серьезно?

— А вы думаете, я шучу?.. Вы хамите, пьянствуете, заводите романы с клиентами, флиртуете черт знает с кем!.. Воруете, наконец!

— Ворую?.. А что я у вас украла?

— Часы!.. В этом же ящике лежали золотые часы!.. Теперь их нет!

— И вы считаете, что их взяла я?

— Кто же еще?.. Яблоко от яблони далеко не падает!

Прима не спеша взяла графин со стола, подняла его над головой Арнольда Михайловича, вылила воду почти до дна и покинула кабинет.

Изюмов, сидя по-прежнему в повозке, напрягся, когда увидел выходящих из ресторана Таббу и Катеньку, проследил, пока они садились в подъехавший экипаж, сказал негромко кучеру:

— Пошел за каретой.

Катенька смотрела на молчаливую хозяйку, желала о чем-то спросить, но не решалась.

— Все, — повернулась наконец к ней Табба и развела руками. — Кирдык.

— Что?

— Песни закончились. Репертуара больше нет.

— Вас уволили? — холодея, спросила прислуга.

— Выгнали. Как дешевую уличную девку. Ну и хрен с ними!

Катенька оглянулась, сообщила хозяйке:

— Нас, кажется, преследуют.

— Кто? — Табба тоже посмотрела назад.

— Крытая повозка. Едет следом от самого ресторана. Думаю, это господин Изюмов.

— С чего ты взяла?

— Он приходил утром, когда вас не было.

— Зачем?

— Вас спрашивал.

— Что хотел?

Девушка замялась.

— Он влюблен в вас.

— Гони в следующий раз. В шею!

— Я так и сделала. — Катенька снова оглянулась. — Но видите, он опять.

— Останови! — крикнула Табба извозчику.

Тот натянул вожжи.

— Не выходи, — бросила прима прислуге и спрыгнула на землю.

Встала посреди дороги так, что объехать ее было невозможно.

В парке было темно и пусто.

Повозка с Изюмовым остановилась, Табба двинулась к ней. Увидела сидящего там Изюмова, приказала:

— Выйдите!

Тот послушно покинул повозку, встал перед артисткой.

— Зачем вы преследуете меня? — спросила она.

— Просто еду.

— Что вам нужно?

— Вы сами прекрасно все знаете!

— Вы хотите меня убить?

— Нет, — неуверенно ответил Изюмов. — Я хочу, чтобы вы принадлежали мне.

— Не будет этого!.. Слышите, не будет! — Табба ударила его по лицу. — Я скорее подохну, чем позволю прикоснуться ко мне!.. Ненавижу! Презираю! Оставьте же меня наконец! — Она хлестала его по щекам, он стоял молча, бесстрастно, неподвижно.

Прима наконец оставила Изюмова, широкими неверными шагами направилась к карете. Карета тронулась, артист продолжал стоять на темной аллее, одинокий, потрясенный, жалкий.

По лицу Соньки струился пот, пальцы немели и кровоточили, она из последних сил водила по крепкому металлу ножовкой, едва не сваливаясь с табуретки.

Остановилась, тяжело опустила руки, кое-как спустилась на пол, проковыляла к койке.

Постояла какое-то время, согнутая и обессиленная, хотела было сесть на койку, но повернулась и вновь направилась к окну.

Илья Глазков, одетый в цивильное, поднялся на этаж, остановился возле двери квартиры Таббы, после некоторого колебания все-таки нажал кнопку звонка. Никто не открывал. Прапорщик, с трудом сдерживая волнение, позвонил еще раз.

Этажом выше, на своем привычном месте, находился Изюмов, внимательно наблюдавший за ночным гостем. Увидел, что дверь квартиры наконец открылась, и показавшаяся Катенька недовольно что-то сказала ночному визитеру — что именно, артист не расслышал: во-первых, расстояние, а во-вторых, по улице прогрохотала повозка.

— Время позднее, госпожа уже отдыхают, — повторила прислуга и попыталась вернуться в квартиру.

Илья придержал дверь.

— Понимаю, что поступаю бестактно, но вопрос крайне важен. Он касается ее матери. — И напомнил: — Я уже приходил, помните?

Катенька измерила его взглядом с ног до головы, вздохнула:

— Попробую.

Изюмов подошел поближе к перилам лестницы, не сводил глаз с ночного гостя.