Строговы - Георгий Марков

Матвей пробовал ходить по многочисленным мастерским. Там его выслушивали, пожимали плечами, говорили:

– Что вы, какая работа! Закрываемся.

Правда, Максимку легко было устроить мальчиком в трактир или магазин. Но этого Матвей не хотел.

«Надо, чтобы парень делу какому-нибудь выучился, – думал он, – а там, кроме холуйства, ничему не научится».

Ночевал Матвей с сыном на постоялом дворе. Запасы хлеба, принесенные из дому, подходили к концу, на исходе были и деньги. Пришлось вспомнить о Власе.

Вечером, забрав с постоялого двора свои котомки, Матвей с Максимом отправились на окраину города. Накрапывал дождик. Глухие немощеные улицы опустели. На углах тускло маячили керосиновые фонари.

Матвей шел к брату и думал: «Иду будто к чужому». Возле знакомого дома остановился. Домишко еще больше осел, покосился. Крыльцо было разобрано, дверь в помещение, служившее когда-то лавкой, наглухо забита, от вывески осталось только два больших железных крюка. Убого выглядело жилье брата.

Зато на другой стороне улицы, на месте старой харчевни и бакалейной лавчонки, стоял большой двухэтажный дом. Во всю ширину дома над первым этажом тянулась вывеска с выпуклыми золотыми буквами: «Абдулла Абдурахманов и С-я. Бакалейно-гастрономический магазин». Матвей догадался: «Э, вон в чем дело! Победитель и побежденный».

И ему почему-то стало весело.

Влас, не видевший брата с самых похорон отца, при появлении Матвея даже растерялся от неожиданности. Наталья, перебиравшая на диване какое-то тряпье, засуетилась было, по, выглянув о окно и не заметив во дворе знакомого возка с пасеки, снова уселась на свое место. Матвей окинул взглядом комнату. Все тут было как и много лет назад: беспорядочно разбросанные вещи, поломанная мебель, грязный пол, немытая посуда на столе…

– Какими путями-дорогами к нам? – спросил Влас; чувствовалось, что он насторожен и обеспокоен.

Матвей посмотрел на брата. Был он по-прежнему сухощав, жилист, говорил тем же скрипучим голосом.

«Нисколько не стареет», – отметил про себя Матвей и вслух сказал:

– От зимы лета ищем.

Влас бросил на жену встревоженный взгляд. Но Матвей, перехватив этот взгляд, поспешил успокоить брата.

– Долго у тебя не задержимся. На днях работать начнем, жить там же, при заводе Калиновского, будем, – приврал он.

Влас смутился, развел длинными, костистыми руками:

– По мне, живи хоть год, места всем хватит. – Желая, по-видимому, во что бы то ни стало убедить Матвея в своей сердечности, Влас закричал на жену: – Ты что сидишь сложа руки? Ставь самовар! Люди-то с дороги.

Сильно растолстевшая под старость Наталья послушно шмыгнула на кухню.

– Ну, а ты как поживаешь? Лавку-то закрыл, что ль? – спросил Матвей.

Дрогнувшим голосом Влас ответил:

– Абдулла, подлец, разорил меня. Оборотистый, басурманин. Сам убытки немалые понес, а меня доконал-таки.

– Чем же теперь живешь? Служишь?

Влас привстал, не без гордости в голосе произнес:

– Человек с головой не пропадет! Главным поверенным лицом у купчихи Некрасовой служу. Грешно жаловаться: Аксинья Михайловна доверяет, как родному человеку. Иной день по десять тысяч одними наличными бывает.

И Влас принялся подробно рассказывать об операциях торгового дома купчихи Некрасовой. Он говорил не спеша, расхаживая по комнате, и это начинало раздражать Матвея. С минуты на минуту он ждал, когда Влас кончит говорить о барышах. Но Влас увлекся.

– Где у тебя ребята-то? – спросил Матвей, видя, что рассуждениям Власа о барышах не будет конца. – А то вон Максимке скучно наши разговоры слушать.

Влас сел, откинулся на спинку стула, важно приосанился:

– В армии служат-с! За веру, царя и отечество, значит, добровольцами пошли.

«За веру, царя…» Матвей вспомнил пятый год, еврейский погром, Власа, выбежавшего из маленького, покосившегося дома с узлом награбленных вещей, и в патриотизм брата не поверил.

– Вчера вот письмо получил от Геньки, – оживленно заговорил Влас. – Пишет, что солдатики рвутся в бой – удержу нет.

Матвей с недоверием покосился на Власа.

– Рвутся, говоришь, в бой?

– Все, как один!

Эта ложь разозлила Матвея.

– «Все, как один», – передразнил он Власа. – Все, как один, домой они рвутся! Ты посмотри, что в деревне-то делается! Все поразорились, голодовка начинается, болезни, а просвета не видно.

– Постой, ты больно скоро скачешь. Вот война кончится, новые земли царь завоюет, тогда и просвет начнется, – несмело проговорил Влас, замечая, что глаза у Матвея расширились и заблестели.

– Новые земли, говоришь. А чем народу станет от них легче? Как был я батрак, так им и сдохну!

Влас решил смягчить разговор:

– Ты чего на меня-то кричишь? Я тебе говорю, что сын пишет.

Помолчав, Матвей спросил спокойно:

– А что он, Генька-то твой, бывал в сражениях?

Влас немного замялся.

– Нет еще, с дороги пишет.

– А Сенька поди уж на фронте?

– Э… э… нет. Этот у меня хитряга. В интендантстве пристроился. Вот посмотри…

Влас выскочил в другую комнату и через минуту вернулся, обвешанный солдатскими гимнастерками, брюками, сапогами, обмотками. Матвей отшатнулся, не веря глазам.

– Пощупай-ка сукнецо-то…

Матвей подскочил к Власу, схватил одну гимнастерку, крикнул:

– Твой Сенька – вор! А ты – подлец! Там, на фронте, солдаты… может… раздетые ходят… А вы… – Он бросил гимнастерку в лицо Власу и, сжав кулаки, с трудом удержался, чтобы не ударить его. – Подлецы! Царем-батюшкой прикрываетесь… а сами солдат грабите? Нашли кого грабить? Народ грабите!

Влас стоял, опустив руки, бледный, с дрожащими губами. На крик прибежала Наталья. Не понимая, что произошло, она остановилась в дверях. Влас посмотрел на нее и, захватив в охапку солдатское обмундирование, закричал:

– Наталья, затуши самовар! А ты, ты… чтоб твоего духу тут не было!

– Ох, уж этот Матвей, – всплеснула руками Наталья, – вечно он ругань подымет!

– Ему завидно-с, что я человеком живу! – продолжал бесноваться Влас.

Матвей кивнул головой Максимке, молча наблюдавшему из угла, и, выходя, обернулся:

– «Завидно-с»! Глупец! Мне стыдно, что ты фамилию мою носишь. Строговы никогда мошенниками не были.

За воротами Матвей остановился; подняв голову, взглянул в темное небо.

– Куда же, тятя, пойдем? – спросил Максимка.

– Куда-нибудь надо идти. Дождь, проклятый, не унимается.

Они постояли в нерешительности.

– Пойдем под берег, – махнул рукой Матвей куда-то в темень. – Может, где-нибудь под лодкой пересидим.

Темь стояла густая – хоть глаз коли. Прошло не меньше двух часов, прежде чем Матвей и Максим пустырями вышли на берег. Река встретила их свежим, сырым ветром. В темноте не видно было ее, но она плескалась где-то совсем поблизости. Из глубины мрака мигали робкие огоньки бакенов.

– Обрыв! – Матвей, шагавший впереди сына, остановился.

Ощупью они отыскали спуск и подошли к самой реке. Под ногами захрустела мокрая галька.

– Ну, теперь, Максим, давай смотреть зорче. Здесь должны быть лодки, – сказал Матвей.

Они пошли медленнее, но лодки не попадались. В одном месте наткнулись на яр. Берег тут изгибался, делая выступ. Матвей и Максим с большой предосторожностью обошли выступ и увидели впереди пылающий костер.

– Рыбаки, – радостно сказал Матвей.

До костра было еще далеко, когда послышался голос:

– Эй, кто там идет?

– Ночевку, добрый человек, ищем.

– Сколько вас?

– Двое.

– Давай подходи.

Когда Матвей и Максим подошли к костру, они увидели под небольшим дощатым навесом человека, одетого в длинный брезентовый дождевик, картуз и сапоги из красной кожи. Человеку, по-видимому, наскучило коротать ночь одному, и он заговорил с удовольствием:

– Сижу вот, как филин, и гляжу в темноту. Ночь – беда моя. Пошел бы соснуть, боюсь – бакены затухнут: ветер. В прошлом году моего соседа засудили. И поныне в остроге сидит. Дело было такой же темной ночью. С вечера зажег он бакены и залег спать. Бакены потухли. А ночью пароход появился да на полном ходу и врезался вон в ту косу, что вы обошли. Целые сутки потом снимали… А вы откуда будете? – спросил бакенщик.

Матвей рассказал все без утайки.

– Да, с работой труба. Народу хоть и немало поугнали на фронт, а дело найти нелегко.

– Завтра-послезавтра ничего не подвернется – придется уходить в деревню, – проговорил Матвей.

Бакенщик прикурил от головешки, швырнул ее в костер и, окинув Матвея внимательным взглядом, сказал:

– Не торопись. Кум у меня тут мастером в судоремонтных мастерских работает. Утро настанет – его спросим.

– Спасибо, добрый человек, – поблагодарил Матвей.

Совсем разненастилось. По-прежнему шел дождь, дул свежий ветер. Река плескалась о каменистые берега с унылым, убаюкивающим шумом.

Пригретый теплом от костра, Максим задремал сидя. Сквозь дрему он слышал, как отец и бакенщик разговаривали о войне, о жизни в городе и деревне. Потом он совсем перестал слышать голоса, но когда отец окликнул его, сразу очнулся.