Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова

мах алых знамен (что, кажется, предполагают иногда пишущие о Булгакове: «алый мах» – «победное, стремительно развивавшееся, блистательное наступление Красной армии на юг…»), а, видимо, движение красной конницы («Мах скакуна, длина раскидки ног», как поясняет Даль; «шаг при беге, галопе» – указывает академический словарь). Короткое слово, передающее движение, станет прообразом будущего названия пьесы о том же времени – «Бег».

Вообще весь круг московских беллетристов определенного толка (то есть далеких, скажем, от пролеткультовской прозы) обращен был в тот год к Украине времени Гражданской войны как едва ли не главной теме. У многих были общие личные впечатления (нередко скрываемые в автобиографиях), материал свой они разрабатывали сходным образом – и в этом смысле их сочинения действительно можно было уподобить «коллективному роману». О том же месте и времени писал свою повесть «Фантасмагория» Ю. Слезкин, явно стремясь обогнать Булгакова, уже напечатавшего в декабре 1922 года главу о докторе Бакалейникове из своего романа о «гайдамаках» (как обозначалась эта тема на жаргоне тогдашних беллетристов). В 1923 году Булгаков, нам кажется, заменил имя Бакалейникова на излюбленное именование своего героя (вспомним слова его в письме к К. Булгакову в феврале 1921 года о «драме об Алеше Турбине») в какой-то мере в пику Слезкину. Тот, как мы видели, осенью 1922 года уже использовал это «его» имя в романе «Столовая гора» – быть может, неожиданно для Булгакова и, во всяком случае, к его досаде, придав герою его собственные черты, увиденные под определенным углом зрения. Теперь Булгаков хотел, возможно, взять реванш, показав «настоящего» Алексея Васильевича Турбина.

То, что писалось и печаталось на эту тему, несомненно, должно было обострять в Булгакове и сами воспоминания о пережитом, и литературно-полемический запал.

В начатом им в 1923 году романе о Гражданской войне на Украине фамилии героев были не вымышленные, а реальные, исконно киевские или военные. Помимо уже упоминавшегося В. Г. Тальберга, назовем Николая Германовича Тальберга (по-видимому, брата), происходившего из дворян Киевской губернии, кончившего когда-то Первую гимназию и Киевский университет, с 1886 года до смерти (в 1910 году) жившего в Киеве и печатавшегося в киевских газетах. Захарий Яковлевич Мышлаевский, окончивший еще в первой половине XIX века Киевскую духовную семинарию, в 1859 году числился в «Списке чиновников и преподавателей Киевского военного округа» (Киев, 1859, с. 237). Старый киевлянин, историк края А. А. Петровский в нашем разговоре 9 октября 1980 года в Киеве уверенно сказал: «Это фамилия военная. Был такой помощник начальника штаба Кавказского военного округа – в Тифлисе – Мышлаевский Александр Захарович; у него был сын… На весь список военных чинов один человек с такой фамилией». Действительно – был, во всяком случае, А. З. Мышлаевский, начальник Генерального штаба в 1900-е годы, военный историк и теоретик. Наш собеседник рассказывал далее: «Когда у нас в Киеве шли „Дни Турбиных“, я говорил о пьесе с Павлом Платоновичем Потоцким и, помню, спросил у него: „Как вы думаете, почему Булгаков дал герою такую фамилию – «Турбин»?“

И он сказал:

– Очень понятно почему. Был такой командир лейб-гвардии Волынского полка, генерал-майор Александр Федорович Турбин – он, я думаю, приезжал перед Первой мировой войной в Киев и читал лекции в штабе Киевского военного округа. Вот Булгаков и взял его фамилию». (А. Ф. Турбин, 1858 года рождения, автор нескольких работ по военному делу, умер в послереволюционные годы.)

Так фамилия главного героя романа и пьесы, выбранная очень рано (вспомним строку из письма – «вместо драмы об Алеше Турбине, – которую я лелеял» – это пишется в начале 1921 года!), каждому говорила свое: круг близких и друзей Булгакова узнавал в ней фамилию кровно родственную ему, люди военные – фамилию военную, а В. Катаева и его круг фамилия раздражала как «выдуманная».

Отметим и еще одну «военную» фамилию, отозвавшуюся, возможно, в другом герое романа, тоже любимом его автором: в «Общем списке офицерским чинам» Российской империи (СПб., 1908) значится поручик лейб-гвардии гусарского (!) полка Най-Пум…

В том же месяце пришли вести из Киева – старшая из сестер Булгаковых, Вера, сообщила телеграммой о своем приезде в родной город. 23 января Булгаков пишет ей письмо, выступая в роли старшего брата, после смерти матери – главы хоть и распавшейся, но все же сохраняющей в его глазах некое воображаемое единство семьи.

«Дорогая Вера,

спасибо вам всем за телеграфный привет. Я очень обрадовался, узнав, что ты в Киеве. К сожалению, из телеграммы не видно – совсем ли ты вернулась или временно? Моя мечта, чтобы наши все осели бы, наконец, на прочных гнездах в Москве и в Киеве. 〈…〉

…Я так обрадовался, прочитавши слова „дружной семьей“. Это всем нам – самое главное. Право, миг доброй воли, и вы зажили бы прекрасно. Я сужу по себе: после этих лет тяжелых испытаний я больше всего ценю покой! Мне так хотелось бы быть среди своих. Ничего не поделаешь. Здесь в Москве, в условиях неизмеримо более трудных, чем у вас, я все же думаю пустить жизнь – в нормальное русло.

В Киеве, стало быть, надежда на тебя, Варю и Лелю. С Лелей я много говорил по этому поводу. На ней, как и на всех, отразилось пережитое, и так же, как и я, она хочет в Киеве мира и лада.

Моя большая просьба к тебе: живите дружно в память мамы.

Я очень много работаю и смертельно устаю. Может быть, весной мне удастся ненадолго съездить в Киев».

В письме видится какое-то отражение формирующегося замысла новой редакции «Белой гвардии» – в этих призывах «живите дружно в память мамы», в мыслях о покое, мире и ладе как главной ценности. Предполагаемая поездка в Киев – тоже, скорее всего, звено начавшейся работы над романом.

«Как я существовал в течение времени с 1921 г. по 1923, я Вам писать не стану. Во-первых, Вы не поверите, во-вторых, это к делу не относится.

Но к 1923 году я возможность жить уже добыл.

На одной из своих абсолютно уж фантастических должностей со мной подружился один симпатичный журналист по имени Абрам.

Абрам взял меня за рукав на улице и привел в редакцию одной большой газеты, в которой он работал. Я предложил, по его наущению, себя в качестве обработчика. Так назывались в этой редакции люди, которые малограмотный материал превращали в грамотный и годный к печатанию» («Тайному Другу», 1929).

Самое раннее, кажется, документальное свидетельство службы в «Гудке» – членский билет Всероссийского профессионального союза работников просвещения (секция работников печати, место работы – редакция «Гудка», обработчик), выданный Булгакову 19 февраля 1923 года. «Возможность жить» была, однако, еще достаточно ограниченная – на это указывает, в частности, сотрудничество Булгакова в качестве автора еще в одном издании. С 23 апреля